Портрет леди

Изабелла узнала о приезде в Рим Каспара Гудвуда от Генриетты Стэкпол – это произошло через три дня после отъезда лорда Уорбартона, а этому событию предшествовало еще одно, небезразличное для Изабеллы – мадам Мерль временно покинула Рим и отправилась в Неаполь погостить у подруги, счастливой обладательницы виллы в Посилиппо. Мадам Мерль постепенно перестала содействовать счастью Изабеллы, которая наконец стала задумываться, не является ли эта самая здравомыслящая женщина в мире и самой опасной. Иногда по ночам перед ней возникали странные видения. Окутанные дымкой, так, что она едва могла их различить, перед ней проносились Озмонд и мадам Мерль. Изабелле стало казаться, что та не была с ней до конца откровенна и утаивала нечто важное. Ее воображение стремилось распознать, что это, но все заканчивалось приступом непонятного страха; поэтому когда мадам Мерль уезжала из Рима, Изабелла испытывала облегчение.

Итак, она узнала от мисс Стэкпол, что Каспар Гудвуд приехал в Европу – та написала ей об этом сразу же, как только встретилась с молодым человеком. Сам он никогда не писал Изабелле, и ей казалось вполне вероятным, что он не захочет увидеться с ней. Их разговор перед тем, как она вышла замуж, свидетельствовал о полном разрыве – насколько Изабелла помнила, он сказал ей тогда, что они видятся в последний раз. С тех пор он являлся самым неприятным воспоминанием ее юности – единственным, которое неизменно причиняло боль.

Их встреча тогда была как столкновение двух кораблей среди бела дня – когда не было ни тумана, ни подводного течения, чем бы можно было объяснить происшедшее. И потому это ввергло Изабеллу в состояние шока. Изабелла была уверена, что искусно управляет штурвалом, – а судно Каспара врезалось в нос ее корабля, нанесло мощный удар по ее корпусу, и – чтобы сравнение было полным – удар был настолько сильным, что долго давал о себе знать – ее легкое суденышко до сих пор время от времени от этого поскрипывало. Ей не слишком хотелось его видеть – он был единственным человеком, которому, это было для нее очевидно, она причинила зло; она сделала его несчастным и ничего не могла с этим поделать. Несчастье Гудвуда было реальностью. Изабелла рыдала после его ухода, сама не зная почему, но убедила себя, что от его неделикатности. Каспар пришел к ней со своим горем в тот момент, когда она была столь счастлива, – и сделал все возможное, чтобы затенить лучи чистого света. Он не был излишне настойчив – и все же от него исходило какое-то давление. Возможно, это было лишь оправданием ее слез и переживаний, которые длились еще три или четыре дня. Затем впечатление от визита Каспара Гудвуда постепенно потускнело, и в течение первого года семейной жизни молодой человек почти совершенно не занимал ее мысли. Было неприятно думать о человеке, который из-за тебя был несчастен и которому ты не могла ничем помочь. Другое дело, если бы Изабелла могла хоть чуть-чуть сомневаться в его несчастье, как позволяла себе в отношении лорда Уорбартона. Но, к сожалению, Изабелла верила Каспару, а его агрессивность и бескомпромиссность делала ситуацию отталкивающей. Чем он, в отличие от ее английского поклонника, мог уж так быть вознагражден? Не новой же фабрикой по переработке хлопка – в глазах Изабеллы подобные вещи не имели особой цены… А что у него было кроме этого, она не знала. Вот сила духа у него точно была. Он расширял и укреплял свой бизнес, и это, по мнению Изабеллы, была единственно возможная точка приложения его сил; он делал это ради самого бизнеса, а не для того, чтобы забыть о прошлом. Это придавало его облику некую незащищенность и унылость, из-за которых встреча с ним была бы опять чем-то вроде шока – в Гудвуде не было того глянца, который многое смягчает в отношениях светских людей. Более того, абсолютное молчание Гудвуда, тот факт, что Изабелла не получала ни от него, ни о нем никаких вестей, лишь усиливал впечатление полного его одиночества.