Портрет леди

Изабелла была готова к этому известию, получив от Генриетты подробный отчет о поездке в Англию с ее благодарным подопечным. Ральф, когда прибыл домой, был скорее мертв, чем жив; ей удалось доставить его в Гарденкорт, где больного уложили в постель, с которой, как писала мисс Стэкпол, он, очевидно, вряд ли поднимется. «Больным он мне нравится больше, чем здоровым», – писала Генриетта, которая, как мы помним, несколько лет весьма скептически относилась к недомоганиям Ральфа. Она также добавила, что у нее на руках оказались два пациента вместо одного, поскольку мистер Гудвуд, от которого и так-то не было никакого толка, тоже заболел, хотя, разумеется, и не так, как мистер Тачетт. Потом Генриетта написала, что была вынуждена оставить поле битвы и передать бразды правления миссис Тачетт, которая недавно вернулась из Америки и тут же дала понять гостье, что она не потерпит в Гарденкорте никаких репортеров. Когда Ральф приехал в Рим, Изабелла отправила тете письмо, в котором она сообщала о критическом состоянии ее сына и просила ее побыстрее возвратиться в Европу. Миссис Тачетт сухо поблагодарила за совет, и следующее известие от нее Изабелла получила только второй телеграммой, которую я сейчас процитировал.

Изабелла несколько секунд смотрела невидящим взглядом на телеграмму, затем, положив ее в карман, направилась к двери кабинета мужа. Перед ней она снова на мгновение остановилась, потом открыла дверь и вошла. Озмонд сидел за столом у окна. Перед ним, опираясь на стопку книг, лежал большой фолиант, раскрытый на странице с изображением маленьких цветных кружочков, и, подойдя, Изабелла различила, что Озмонд копировал рисунок античной монеты. Перед ним лежала коробка акварели и отличные кисти. Он уже перенес на чистый лист аккуратный, прекрасно прорисованный диск. Озмонд сидел спиной к двери, но, не оглядываясь, узнал жену.

– Прости, что я тревожу тебя, – сказала она.

– Входя к тебе, я всегда стучусь, – ответил Озмонд, не отрываясь от своего занятия.

– Я забыла. Мои мысли заняты другим. Мой кузен при смерти.

– О, не верь этому, – заметил Озмонд, разглядывая свой рисунок сквозь увеличительное стекло. – Он умирал еще тогда, когда мы поженились. Он нас переживет.

Изабелла пропустила мимо ушей данное заявление, сделанное с нарочитым цинизмом, а просто торопливо продолжила:

– Тетя прислала телеграмму. Я должна ехать в Гарденкорт.

– Почему ты должна ехать в Гарденкорт? – спросил Озмонд тоном беспристрастного любопытства.

– Чтобы увидеть Ральфа перед смертью.

Некоторое время Озмонд молчал, продолжая заниматься своей работой, которая не допускала небрежности.

– Не вижу никакой необходимости, – произнес он наконец. – Он приезжал к тебе сюда. Мне это не слишком нравилось, я считал его пребывание в Риме просто непозволительным. Но я вытерпел это, поскольку ты видела своего кузена в последний раз. Теперь ты говоришь мне, что это был не последний. Ты просто неблагодарна!

– За что я должна быть благодарна?

Джилберт Озмонд отложил свои миниатюрные принадлежности для рисования, сдул пылинку с рисунка, медленно встал и впервые посмотрел на жену.

– За то, что я не вмешивался во все это, пока он был здесь.

– О да, за это я благодарна. Я помню, как отчетливо ты давал мне понять, что тебе не нравится мой кузен, и была очень рада, когда он уехал.

– Тогда оставь его в покое. Зачем вешаться ему на шею?

Изабелла перевела взгляд с мужа на его рисунок.

– Я должна ехать в Англию, – произнесла она, прекрасно понимая, что ее тон может быть воспринят раздражительным утонченным человеком, как глупое упрямство.

– Мне это не нравится, – заметил Озмонд.

– Ну и что? Тебе не понравится, даже если я не поеду. Тебе ничего не нравится. Впрочем, нет: тебе нравится думать, будто я лгу.

Озмонд слегка побледнел и холодно улыбнулся.

– Так вот почему ты должна ехать? Не повидать кузена, а отомстить мне?

– Я не знаю, что такое месть.

– Зато я знаю, – сказал Озмонд. – Советую тебе не давать мне повода.

– Ты только этого и ждешь. Тебе страшно хочется, чтобы я совершила какое-нибудь безрассудство.

– Значит, я буду удовлетворен, если ты меня не послушаешься.

– Если я тебя не послушаюсь? – спросила Изабелла таким тихим голосом, что со стороны его можно было счесть робким.

– Надеюсь, тебе ясно – если ты уезжаешь из Рима сегодня, это образец самого явного и обдуманного противодействия.

– Как ты можешь называть это обдуманным? Я получила телеграмму от тети три минуты назад.

– Тебе не нужно много времени на обдумывание. Это большое твое достоинство. Не понимаю, зачем нам продолжать дискуссию. Я высказал свое мнение.

Озмонд замолчал, словно ожидая увидеть, как жена выбежит из комнаты.

Но Изабелла не двигалась. Как это ни странно, она не могла сдвинуться с места. Ей хотелось найти для себя оправдание. Муж ее обладал способностью все делать так, чтобы она чувствовала себя виноватой.