Портрет Лукреции

— Обязательно закажем ваш портрет, — решает Альфонсо; слова слетают с его губ, маленькими волнами воздуха разбиваются о щеки. — Придворные художники будут вызываться наперебой! Для каждого это большая честь. Сама краска станет вашей поклонницей. — Он изучает взглядом ее брови, глаза, подбородок. — Портрет… или сцену из мифа, а героиню напишут с вас. Хм-м…

Похоже, герцог рассуждает вслух. Лукреция решает промолчать.

— Как-то раз мои люди попросили вашего отца прислать ваш портрет. И тогда… — Альфонсо задумчиво покачивает головой, — …он отправил портрет маслом в красивой рамке. Кажется, то была копия, выполненная подмастерьем, а оригинал хранился в кабинете вашего батюшки. На картине вы в черном платье, жемчужном ожерелье, и рука у вас поднята вот так. И фон немного мрачный. Помните?

Лукреция кивает. Ужасная копия портрета, которую она терпеть не может. Да и оригинал мастера Бронзино не удался, хоть она и позировала по многу часов, несмотря на боль в поднятой руке, затекшей спине и шее. Лукреция сама себя не узнает на этой картине, даже смотреть на портрет ей неприятно.

Пытливый взгляд Альфонсо проникает в мысли Лукреции; он читает в ней, как в раскрытой книге.

— Знаете, что я подумал, увидев этот портрет?

Она качает головой.

— Я сказал: «Быть не может. Наверное, это другая девушка! Или она тяжело болела после дня нашего знакомства, или виноват портрет».

От удивления Лукреция прыскает и тут же прикрывает рот ладонью.

— Я его ненавижу, — шепчет она. Как приятно сказать это вслух!

Альфонсо добродушно усмехается.

— Правда?

— И оригинал тоже! Он немногим лучше копии. Я там желтушная и унылая, а…

— …а на деле вы ничуть не такая. Почему ваш отец не потребовал новую картину?

Как ему ответить, как выразить в нескольких словах всю неприглядную правду? «Отцу безразлично»? «Его не заботит, достигнуто ли сходство»? Оригинал портрета висит в пустом углу палаццо, никому не интересный, заброшенный. У братьев и сестер по два-три портрета на каждого — и детских, и посвежее, а ей сказали, что она непоседа и не сможет долго позировать, и потому портрет с нее писали только один, причем в унизительной спешке, сразу после помолвки. Старая рана тупой болью отзывается в груди.

— Я отправил бы такую работу обратно в мастерскую. Ваших родителей не волнует точность изображения?

— О нет! — восклицает Лукреция. — Волнует! Моих сестер несколько раз писали еще девочками, а потом уже взрослыми. У моего брата Джованни еще в годик был свой портрет! Возможно, вы их видели у отца в кабинете. Мама дважды позировала с братьями для Бронзино, а отец…

— Получается, вас рисовали только раз?

Вопрос ранит ее осколком стекла, и внимательные глаза Альфонсо с необычайно широкими зрачками это замечают. Да, наверняка. Он уже знает ответ, улавливает глубинную суть во всей ее сложности.

— Только раз, — шепчет Лукреция.

Альфонсо кладет ладони на ее щеки.

— Уму непостижимо, — доверительным голосом отзывается он. — Верх глупости! Подождите немного, мы все наверстаем. Вас напишет настоящий мастер, лучший придворный художник. И если хоть малейшая деталь будет далека от совершенства, картину переделают.

Лукреция поражена. Он назвал решение отца «глупостью»? Посмел сказать такое о великом герцоге Козимо Первом? Критиковал его выбор?

— Отлично, — выдавливает она.

— Вы боитесь. — Альфонсо проводит пальцем по ее щеке.

— Нет-нет…

— Боитесь меня.

— Ничуть!

— Не спорьте. Не надо бояться. Я не обижу. Обещаю. Верите мне?

— Я…

Он с минуту глядит на нее, затем поясняет:

— Я не лягу с вами в постель. Понимаете? Я не животное. Никогда не принуждал женщин, и никогда не стану. Вам нечего страшиться. Не будем торопить события. А пока вставайте, я пошлю за служанкой. Поешьте, ладно? А потом осмотритесь на вилле, полюбуйтесь видами.

Внезапно отпустив ее, Альфонсо идет к окну и распахивает ставни.

— Только взгляните на солнце! — восклицает он. — Так и зовет на прогулку. Все вокруг сияет!

Альфонсо уверенно идет к двери, полы его рубашки развеваются; потом он вдруг спохватывается и возвращается к постели Лукреции. Склонившись над ней, кладет руку ей на шею, прижимается к ней губами — мимолетно, однако настойчиво. Так отец ставит на письма печать — знак принадлежности его двору.

Она гуляет в мягких туфлях и струящемся желтом платье. На голове у нее голубая шляпа, робко обласканная солнечными лучами: они осторожно касаются лба и макушки, словно гладят прирученного зверька.

Она шагает, поглаживая пальцами зеленую изгородь по обе стороны тропинки. Усердное, неутомимое светило находит ее руки, жаркие лучи покалывают кожу.

Она ступает медленно, неторопливо, оставляя четкие следы на гравии. Ей позволили гулять без спешки, куда заблагорассудится, хоть весь день. Здесь некому ей мешать, докучать расспросами, обижать. Ходить можно, где душе угодно — Альфонсо сам так сказал, этими самыми словами. Куда душе угодно.

Мысль о такой свободе бурлит внутри, клокочет в горле, выходит изо рта чем-то средним между смехом и писком.