Портрет Мессии

— Что ж, хорошо, — кивнул Ричленд. — В таком случае мне осталось лишь убедить вас взяться за это дело. — Выражение на лице преподобного говорило, что он привык добиваться своего и при этом готов на самый отчаянный торг. — Я предлагаю аванс в десять тысяч долларов для покрытия ваших расходов и еще сто тысяч в момент передачи мне картины.

Похоже, Ричленд гордился своим предложением, будто считал, что Мэллой и мечтать не мог о такой сумме.

— Я должен профинансировать две команды по обеспечению безопасности операции. Одну в Швейцарии, и еще одну здесь. А эти люди стоят недешево, как и я, ваше преподобие.

Ричленд заметно удивился, но все же спросил:

— И сколько же именно вам нужно, позвольте узнать?

— Аванс в сто тысяч долларов. И четыреста тысяч при передаче картины.

— Нет, это просто невозможно! — Ричленд попытался выдавить смешок, но не получилось.

Мэллой поднялся и направился к двери.

— Простите, что отнял у вас время. Я думал, вы отдаете себе отчет в том, о чем просите.

— Погодите минуту!

Уже у двери Мэллой обернулся и широко улыбнулся, игнорируя протест Ричленда.

— Приятно было познакомиться с вами обоими.

Но вы запросили непомерную сумму! — воскликнул Ричленд.

— Уверен, вы найдете человека, который согласится на вашу цену, — с улыбкой ответил Мэллой.

И тут заговорила Николь Норт:

— Вы наняты, мистер Мэллой.

Мэллой взглянул на проповедника, ища подтверждения. Но в этот момент Дж. У. Ричленд больше походил на комнатную собачонку, нежели на дельца, способного вести торг.

Мэллой и его невеста жили в помещении бывшего склада, с окнами на Девятую авеню. По обе стороны от него располагались свободные участки. Два года тому назад связной, работавший в Европе под видом управляющего некой вымышленной корпорацией, ради правдоподобия легенды купил это здание. Агент попросил Мэллоя проследить за ремонтом склада, а по окончании предоставил недвижимость в его распоряжение. Нижние три этажа пока пустовали, но грузовой лифт работал исправно и прошел все необходимые проверки, поэтому Мэллой превратил верхний этаж в небольшую квартирку с просторной мастерской для Гвен.

Она была художницей, одной из тех, кто продает свои работы от случая к случаю, но за вполне приличную сумму. В периоды простоя — а за последние двадцать лет их было немало — Гвен работала официанткой. Так Мэллой с ней и познакомился — в кафе. А через неделю художнице вдруг повезло, и она продала картину почти за сорок тысяч долларов. С тех пор дела у нее заметно пошли в гору.

Гвен, невысокая стройная женщина спортивного телосложения, обладала неисчерпаемым запасом спокойной уверенности и энергии. Она обладала хорошим чувством юмора и редчайшим из качеств, особенно в наши дни, — здравым смыслом. У Гвен были темные проницательные глаза, короткие черные волосы и кожа бледно-кремового оттенка, теперь казалось невозможным, что на еврейскую девочку, росшую в Квинсе, никто не обращал внимания. Большую часть жизни она придерживалась радикальных взглядов. Гвен старалась отмежеваться от любых властных структур, подозрительно относилась к каждому, кто подталкивал ее к сдержанности, умеренности во всем и особенно — к конформизму. Первые десять лет взрослой жизни она прожила, по своим собственным словам, «без оглядки». Уже лет в тридцать Гвен вполне оценила преимущества одинокой жизни, особенно для художника, и начала череду коротких романов с мужчинами, которых всегда держала на определенной дистанции и с которыми через год-два расставалась мирно и без сожалений. Страсть приходит и уходит. В сорок Гвен по-прежнему оставалась немного бунтаркой, но в целом жила в полном согласии с собой и своим талантом. Она была из тех редких людей, которые никогда ни о чем не сожалеют.

Возможно, со стороны Мэллоя было просто глупо пытаться выяснить, почему он в нее влюбился. Список получился внушительный, впрочем, причин чувства не объяснял. Да, конечно, она была талантлива и мудра, к тому же удивительно остроумна. Она обладала красотой, юмором, живостью и удивительной нежностью. Она была благородна, отзывчива и всегда открыта всему новому. Она была верна дружбе — единственное качество, противоречащее ее независимости, легко заводила новые знакомства, на что в сорок лет осмеливаются немногие. Гвен могла молчать часами, и это качество, пожалуй, Мэллой ценил больше всего, поскольку оно столь редко встречалось у женщин. Порой она грустила, когда все шло хорошо, и не теряла оптимизма, когда другие отчаивались.

В любовных отношениях Гвен проявляла застенчивость, как бы намекая, что с ней нужно обращаться с должной почтительностью даже в постели, но в редких случаях бывала экстравагантна: проявляла интерес к определенному историческому периоду или предлагала нечто вовсе фантастическое. Как-то раз они вышли пройтись, и художница всю дорогу общалась с ним, как с декадентствующим джентльменом Викторианской эпохи. Гвен не подходила ни под одно определение, но то, что превыше всего ценил в ней Мэллой, были не характер, не красота или стиль. Особое мировоззрение — вот что больше всего нравилось ему в Гвен.