Портрет обнаженной

– Брат не возмущался, что ты его вещь испортила?

– Он был в ярости, с кулаками набросился, но я успела закрыться в ванной и через дверь пообещала ему, что застучу родичам, когда он в следующий раз ночью пьяный придет, и он успокоился. Рубашка у брата была не совсем фирменная, но пуговицы у нее – классные. Брат, кстати, хотел ее продать – она ему была маловата, но не успел. Как говорится, в большой семье клювом не щелкай!

Чтобы совсем запутать Чистякову, последний вопрос я задал о Волкове.

– Паше на шмотки было наплевать. Если бы он захотел, родители бы его одели по высшему разряду, но Волкову это было не надо. Он в обычных брюках ходил, как мужик сорокалетний.

Почти инстинктивно я захотел посмотреть под стол, на свои ноги, но сдержался. Чистякова уловила мой несостоявшийся порыв, но расценила его по-своему.

– Вам бы вареные джинсы подошли. Я знаю магазин, где кооперативные вещи продают. Хотите, вместе сходим?

– Не хочу. Мне не нравятся протравленные хлоркой штаны.

– Вы что, «варенки» – это реально писк моды.

– Я не мышь, пищать не умею.

Поблагодарив свидетельницу за ценные советы по обновлению моего гардероба, я проводил Чистякову до выхода из райотдела и занялся текущими делами. Вечером с задания вернулись Горбунов и Далайханов. Я положил перед ними рисунок Чистяковой.

– Мне нужна такая же юбка. Цвет черный.

– Какой размер? – уточнил практичный Иван.

– Шершневу видел? Ориентируйся по ее габаритам.

– Юбка на резинке, – посмотрев пояснения к рисунку, сказал Далайханов. – С размером в талии мы не ошибемся, а как насчет длины? Шершнева эту юбку надевать не будет?

– Упаси бог! Я же не стриптиз-пьесу собираюсь поставить, а пьесу-реконструкцию.

– Новое в драматургии! – засмеялся Горбунов. – Ты сам такое название придумал?

– Название мое, а замысел я позаимствовал у одного американского писателя. У него в конце каждого произведения сыщик Ниро Вульф собирает в кучу свидетелей и подозреваемых у себя в кабинете, проводит допрос и называет убийцу. Убийца, естественно, тут же признается.

– Читал я про этого Вульфа, – припомнил Айдар. – Фамилия автора Стаут, а имя какое-то чудное, на собачью кличку похоже.

– Заседание литературного кружка окончено! – объявил я. – Юбка мне понадобится ровно через неделю.

На другой день я встретился с Садыковым и Мериновым. Выслушав мой замысел, они особого энтузиазма не проявили.

– Как это все будет выглядеть с юридической точки зрения? – засомневался следователь. – Во время реконструкции событий подозреваемая признается, а на допросе откажется от всего. Как ей обвинение предъявлять, если, кроме голых, ничем не подкрепленных показаний, у нас ничего не будет?

– Не откажется, – заверил я. – Моя реконструкция – это беспроигрышный вариант, основанный на знании психологии. Для любого молодого человека, хоть юноши, хоть девушки, мнение сверстников важнее всего на свете. Признание, данное следователю в кабинетной тиши, ничего не стоит. Следователь для подозреваемого – враг. Обмануть его – грех не велик, а вот выступить лжецом перед своими друзьями и знакомыми – на это никто не решится. Вернее, не так. Взрослый человек в трудной ситуации с легкостью наплюет на мнение окружающих. Исключение составляют представители замкнутых сообществ: уголовники со стажем, религиозные сектанты. Все остальные будут нагло врать на очных ставках и менять показания хоть по сто раз в день – свобода-то дороже! Для молодого человека, вчерашнего подростка, мнение друзей имеет совсем другой вес. Да о чем я вам говорю! Вы что, не сталкивались в своей практике со случаями, когда пацаны шли на преступление, движимые чувством «ложного товарищества»? Термин «ложное товарищество» придуман пятидесятилетними юристами, а для молодого человека, вчерашнего школьника, это товарищество вовсе не ложное, а самое что ни на есть истинное. Поставьте себя на место Шершневой. При всех она признается в убийстве, а потом откажется. Какие разговоры о ней пойдут? Все единодушно скажут: «Мало того, что она Луизу убила, так она еще и вывернуться хочет, на других свою вину свалить». Поверьте, для Шершневой проще в тюрьму пойти, чем со своим окружением порвать.

– В убийстве признаться – не кражу на себя взять, – высказал мысли вслух Садыков.

– Это для тебя лишний год в зоне – целая вечность, а когда ты не представляешь, что это такое – день за днем видеть небо в клеточку, то не будешь этим годом дорожить. Для вчерашнего подростка не наказание страшно, а осуждение или поощрение сверстников. Мотив важен, а не срок! Мотив у Шершневой самый что ни на есть благородный – она хотела любимого человека от тюрьмы спасти.

– Волков же 7 ноября еще на свободе был? – вспомнил Садыков. – Зачем ради любви было Каретину убивать?