Портрет поздней империи. Андрей Битов

И вместо эпилога. Неожиданно разговорившись с одним ученым-орнитологом, я выслушал страстный его монолог о вредности современных ветряков, производящих электроэнергию, для мигрирующих птиц, привыкших к своим траекториям за многие десятки тысяч лет и гибнущих целыми стаями от столкновения с этими бездушными монстрами, вдруг появившимися на их пути. И закончил он замечательно: «Вот нужен сейчас какой-нибудь писатель, из крупных, который написал бы об этом, как сделал в свое время этот русский, по фамилии Битов. У нас книга „Птицы“, написанная на материале его пребывания в Ниде, его наблюдения над птичьими тропами, и птичьим заповедником является чем-то вроде свидетельства необходимости нашей работы, которую и посейчас приходится пускать в дело». Думается, Андрей был бы рад услышать такое признание о важности того, что он делал в литературе, а по сути, в жизни.

2019

Юрий Крылов

Москва

Любовь Битова

© Ю. Крылов

Один мой товарищ, ученик (практически любимый) писателя Битова, не откликнулся на мою просьбу написать о нем. «Многие просили», — сказал мне он, — но: «Не могу» …

Итак, Андрей Битов — умер.

Двадцатый век безжалостно подбирает свои концы. Недавно прощались с Гладилиным, Коржавиным, а нынче Битов Андрей Георгиевич.

Некоторый Бернардо, опередивший Битова на неделю, декларировал: процесс жизни смертелен, но суть его — любовь.

А вот что пишут мне из города Перми (одна из литературных столиц нашей Родины):

Ушел Андрей Битов.

В последний раз мы видели его в Перми на наших чтениях «Биармия», из которых потом вырос фестиваль «Компрос». Битов читал стихи на «Биармии» без всякого пафоса, в атмосфере непринужденных, неофициальных чтений.

Поэты выходили после того, как из шляпы предыдущий поэт доставал записку с именем следующего. «Андрей Битов», — неуверенно прочитал записку с именем юный пермский поэт, почти школьник. Мэтру это понравилось. Он читал вместе с юными и казался таким же молодым.

О Любви Андрея Битова и будет речь. Андрей Георгиевич вовсе не сочился любовью к ближним, он предпочитал прошлое, в нем находил смыслы. Его ученики очень тянулись к мэтру, но он подпускал конфидентов только на расстояние вытянутой руки. Поскольку ближе ощущаемы: дыхание, запахи живого тела, главное — мысли нынешнего дня. Все это рушило конструкцию, например, придуманного Битовым Пушкина.

Человек был угрюм, мне это понятно: всегда хочется сбежать, неважно куда — в деревню, к тетке, в глушь…

Возвращаюсь к письму из Перми — наверное, я предполагаю, Битову там было клево: тебя особо никто не знает, люди милые вокруг, можно стишки почитать, со всеми наравне. Просто быть мальчиком, не старцем почтенным, просто юношей по имени Андрей (поверьте, знаю, о чем речь, — сам бывал, сам читывал).

А вот собеседники (уж неважно — живы, нет ли), они должны быть, у Битова — Пушкин, к няньке не ходи.

Думается, к Пушкину он от нас и сбежал. Сидят там вместе, ножками качают. Эта кратенькая история о том, как истончается время, о том, как Битов с Пушкиным сейчас болтают о пустяках, о прошлых пустяках. Но у мертвых прошлого нет, только будущее, тем они и счастливы. Мы вместе с ними.

P.S.

Андрей Георгиевич говорил: «Главное — пережить 17-й год, увидеть 100-летие русской революции, а потом и умирать можно».

Пережил, увидел, умер.

А что увидел? Вероятно, то, что ничего не изменилось, да и «с возрастом люди лучше не становятся» (слова Битова).

Хотя, конечно, можно было бы придумывать себе новые мотивации… но это не про Битова.

Просто время другое.

2018

Георгий Кубатьян

Ереван, Армения

Несколько писем и встреч

© Г. Кубатьян

Сперва знакомство было заочным, сугубо читательским. И со временем его характер, по сути, не переменился; личных, очных встреч я бы насчитал от силы дюжину, причисляя к ним и минутные, мимолетные.

Началось это давно.

В самом конце 63-го студент-первокурсник увидел в книжном магазине сборник рассказов «Большой шар». Имя на суперобложке ничего ему не говорило. Первокурсник, надо сказать, исправно посещал библиотеки, следил за литературной периодикой и глотал не только прозу со стихами, но и критические разделы толстых журналов. Обоймы фамилий, без которых обходилась редкая статья, казались ему подчас интереснее беспросветно скучных анализов. Он легко их запоминал. Этой фамилии в обоймах не было.