Портрет с пулей в челюсти и другие истории

Этой осенью люди всё чаще собирались вместе и молились всё горячей. В церквях происходили удивительные вещи. Певица, которая была секретарем парторганизации большого академического хора, во время богослужения в храме запела таким звучным, чистым и сильным голосом, каким раньше никогда не пела. Уверовав в Бога, она вышла из партии и крестилась. Подобные обращения были нередки. О том, как станут развиваться события дальше, гадали по звездам. Астрологи предсказывали, что зимой до трагедии не дойдет, но весной быть голоду и гражданской войне. Лозоходцы призывали избегать геопатогенных зон, усугубляющих страх и пожирающих энергию. Милиция напоминала гражданам, что, выходя на улицу, не следует надевать драгоценности. Общество “Память”[53] предупреждало евреев: пора убираться из России. Журналистке Алле Г., которая выступила свидетелем в суде над боевиками “Памяти”, ворвавшимися на собрание писателей, сообщили, что дни ее сочтены. “

Мы тебя убьем[54]

, – заверил мужчина, притаившийся в подъезде. Он был молод, опрятно одет, вежлив. – Мы тебя убьем, – повторил он беззлобно. – От нас не уйдешь, не надейся”.

Этой осенью со стен московских домов осыпалась штукатурка, срывались балконы, от крыш к фундаменту поползли черные трещины. На Неглинной стену подперли сваей. Свая раскололась, ощетинилась щепками. На Кузнецком мосту один из домов огородили дощатым забором. Кто-то выломал доску, стало видно подвальное окно. Стекол не было. Окно заклеено газетой. В газете дыра. Во дворе дома, напротив Кремля, сушились одеяла. От одного был оторван кусок. Остаток колыхался на ветру, концы торчавших из него длинных спутанных ниток утопали в грязи. На каждой улице в деревянной будке с надписью “Чистка обуви” сидел человек, но обувь у прохожих была грязная. Возможно, потому, что на мостовых стояли лужи (лужи были, хотя дождей не было). Прохожие двигались неторопливо, будто не зная толком, куда идти. Иногда останавливались и через витринное стекло заглядывали в магазин. В центре купить можно было только две вещи: в уличном ларьке – баночку маринованного чеснока, в магазине – электрический дверной звонок. Люди заходили в магазин, разглядывали звонки, проверяли, действуют ли. С минуту прислушивались к резким протяжным звукам, словно раздумывая, не купить ли, а потом выходили на улицу и не спеша продолжали свой путь. Когда-то в застроенном домами XIX века центре Москвы, не лишенном сецессионного изящества, кипела жизнь. Этой осенью обрамление улиц производило впечатление декорации. Театральной, до мелочей продуманной, однако видели вы ее уже постфактум. После того, как погасили свет. После спектакля.

2. Он

Вдали от московского центра, у подножья лесистых Воробьевых гор, при царице Екатерине II для одного из ее фаворитов был построен летний дворец. После революции в нем разместили Институт химической физики, а во флигелях для прислуги поселились научные работники. Желтые стены, белые дорические колонны и обширный парк прекрасно сохранились. Не будь на двери объявления, гласившего, что к празднику Великой Октябрьской cоциалистической революции будут выдавать талоны на промтовары, усадьбу можно было бы принять за музей-заповедник XIX или даже XVIII века, олицетворение российскости, по которой этой осенью все сильно тосковали.

Проживавшая в доме с колоннами Сарра Соломоновна П., кандидат химических наук, по случаю праздника получила талон на пальто. Доцент, что жил на первом этаже, получил талон на утюг. Брат Сарры, профессор Лев Соломонович П., ничего не получил, потому что в его институте талонов на промтовары не выдавали. Правда, разыгрывали мясные консервы – на двадцать ученых приходилась одна банка, – но профессору консервов не досталось.