Поселение

«Груз-10», как обозначил для себя чемоданчик Бяка, обычно отлеживался у него на хуторе месяц-два, не более. Затем снова по лесной дороге и, как всегда, в сумерках появлялся на верткой машинке Вадик и, не особо распространяясь, отделываясь скупым приветствием, забирал кейс, клал под подушку переднего пассажирского кресла и уезжал уже по шоссе в город. Бяка мысленно крестился: «Слава богу, пронесло… и дай бог, чтоб в последний раз», когда красные задние огни «Нивы» угольками в темноте уплывали по хуторскому проселку на большую дорогу в Иванград. Но «последний раз» не наступал. Более того, в этот последний раз Вадик приехал какой-то кисло-озадаченный, смурноватый, и, передавая «Груз-10», предупредил, что кейс полежит у Бяки, может быть, до осени. Час от часу не легче… А когда Бяка, совершив с чемоданчиком привычную ходку в слесарку, вернулся в дом, Вадик неожиданно попросил выпить. Это было уже что-то новенькое, чтобы деловито-строгий, вечно куда-то спешащий Вадик сел с Бякой водку пить? – чудеса какие-то! Но у Вадика, видимо, что-то крепко наболело, про свои проблемы Бяка и думать не хотел, так противно было на душе, что уже скоро сидели они в празднично освещенной разноцветными гирляндами беседке, среди нежно причесанного трехдневными дождями, вольно дышащего сада, и на вполне доверительной, разнеженной волне, в гармонии с природой, почти не пьянея, с удовольствием накатывали рюмку за рюмкой. Хотя «не пьянея»… это им только так казалось. Просто водка попалась приличная и не сразу била по мозгам, как «паленка», и Бяка не пожадничал, принес из подвала царскую закуску – пол-ляжки свиного окорока – бело-розового на просвет, если резать тонкими ломтями, пахнущего дымком, таявшего во рту… Вадик пил, наполнялся пьяной, осоловелой расслабленностью и не мог насытиться окороком. С ним такое, при его конституции, редко случалось. Бяка, посмеиваясь, наблюдал за неуемно-прожорливым гостем и тоже не отставал.

– Завтра печень будет вот такая! – показал рукой Вадик что-то воображаемо большое, выпуклое, по правому боку.

– Ничего, рассосется, молодой еще, – успокаивающе говорил Бяка, иронично оглядывая лысую голову Вадика, – молодой… это вот мне завтра с похмела клевер косить… боюсь, хреново будет!

– А ты спи… ты же не в колхозе, бригадир будить не будет… ты же сам себе хозяин, – уже пьяненько подковырнул Вадик.

– Хозяин! – неопределенно хмыкнул Бяка. – А ты откуда про колхозы-то знаешь? Кино смотрел? – не удержался, тоже боднул Вадика.

– И кино смотрел, и книжки читал, и дед с бабкой рассказывали… преемственность поколений, так сказать… – совсем не обиделся Вадик и внимательно, с присущей ему особенностью – исподлобья, посмотрел на Бяку, – ты что, Михал Василич, действительно поедешь завтра свой клевер косить, в воскресенье… с бодуна?

– Умирай, а рожь сей… – чем-то польщенный беззубо заулыбался Бяка.

– А ты батрака пошли, – сказал неожиданно Вадик, – кстати, где он? Да и дочки твоей что-то не видать.

– В клуб ушли, на дискотеку… еле выпроводил, – нахмурился Бяка (ему не понравилось – «батрак») и подумал: «Хитрый жучила, пьяный-пьяный, а лишних ушей на всякий случай боится». – Какой из моего «батрака» батрак! – небрежно отмахнулся. – Ты же знаешь, калека он… но вот прибился, живет… – И на всякий случай добавил: – Я его не гоню, бесплатно кормлю-пою…

– А мать его, я слышал, замерзла?

– Да, пьяная, зимой… как раз после новогодних праздников… Так что надеяться мне приходится только на самого себя… Умирай, а рожь сей, – со вздохом повторил Бяка.

– А надо ли все это? – вдруг странным вопросом задался Вадик и взялся за бутылку: – Ого, пустая! И когда это мы успели и эту выдуть?

Бяка молча сходил в дом и принес еще поллитровку.

– Не знаю, что надо, что не надо… – сказал он, вернувшись, нетрезво припечатывая бутылку на стол, – а что еще делать? Я в кредитах, ты знаешь, в долгах, как… в навозе. Не буду крутиться, за полгода сдуюсь… все опишут, не опишут – заставят своим продать, не заставят продать – убьют… и че я тогда старался?! Че из кожи лез, наживал, строил все это… Так что поеду завтра с утра клевер косить, без бригадирских пинков, как ты говоришь… Вот она, частная собственность! Она злее колхоза! Даже с бодуна гонит на работу… Я не прав? Если прав, наливай!

Вадик еще достаточно твердой рукой филигранно, не пролив ни капли, разлил водку по пузатым, вместительным рюмкам:

– Глаз-алмаз… прав ты, Василич, прав! И меня проклятый капитализм безжалостно каждый день на «мои клевера» гонит… Как осточертело все, если б ты знал! Кажется, плюнул бы, да и ушел снова в газету… Но там гроши, а дачу достраивать надо, квартиру ремонтировать надо, жене барахло разное покупать надо, сыну кружки и репетиторов оплачивать надо – вот и кручусь, обслуживаю тут… – Он показал глазами наверх. – Зато кое-что перепадает… с барского стола, так сказать… Надолго ли, правда, он, этот стол?

Вадик, изрядно тронутый хмельком, картинно подпер щеку рукой, плутовато посмотрел на Бяку: