Поселок

– Все, Боречка! Мы с тобой не дружим. Ты нам никто, вот так! Никто! – и решительно

пошла прочь, потащив за собой Костика.

Борька тупо глядел на удаляющихся друзей, облокотясь на ту самую вишню, к которой

минуту назад припирал Костика, внушая ему свое превосходство.

Плутон в нерешительности потоптался, опустил хвост и, виновато пригнув морду к земле,

поплелся за Наташей и Костиком. Борька растерянно посмотрел на его впалые бока,

почувствовав в душе какое-то опустошение. Он сердито оттолкнулся от вишни, не глядя перед

собой, бросился к дому. По пути, спружинив, его больно хлестнула по глазам ветка. На миг

ослепила вспышкой тысячи искр. Он замер, закрыв ладонями лицо. Слезы покатились из глаз.

Окружающее просматривалось сквозь размытую пелену. Сдерживая нарастающую обиду, он

бежал домой, спешил, боясь, что его кто-то увидит.

В прихожей пришлось осторожно пройти мимо открытой двери кухни, где баба Мария на

столе гладила белье, тихо пробрался в свою комнату и плюхнулся на кровать.

*

72

Борькин отец, Павел, бестолково топтался у крыльца. Его тяжелая возня – глухие звуки,

проникающие сквозь стены – была слышна в прихожей и кухне. Он мог топтаться даже в

хорошую погоду, когда не нужно было отчищать подошвы от грязи или обметать с себя снег,

бухать ногами однообразно и вдумчиво, как будто ожидал, не решаясь зайти, когда выйдет

хозяйка дома. Но хозяйка никогда не выходила, а выбегала жена, крича и размахивая руками,

точно всполошенная курица крыльями, давала ему поручения и снова исчезала за дверью так

же внезапно, как и появлялась.

Сегодня Павел пришел с работы раньше обычного. Жены еще не было, и у его ног терся

Плутон. Когда человек не нравился, пес тыкал мордой в штанину ненавистных брюк,

обнюхивал их, прикасался холодным носом к оголенной ноге и вызывал у человека

неприятную дрожь.

Павел терпеливо думал минуту-другую, потом коротко замахнулся на Плутона и грузным

шагом поднялся по ступеням крыльца.

Его встретила Мария, поманила рукой к себе на кухню, сказала, кивнув головой в сторону

комнаты:

– Борис твой не в духе.

– Ничего с ним не станется.

У Павла был низкий грубый голос. Он скинул обувь, вошел и подсел к столу.

– Наверное, опять у Старшины лишнее яблоко сорвал, да съел?.. – буркнул он, и вдруг,

вспомнив, спросил, – а что это, теть Мария, твоего соседа «Старшиной» кличут? Я все хотел

тебя об этом спросить.

Мария ответила не сразу, молча выравнивая складки на материи и придавливая

подготовленное место утюгом.

– Да люди его так прозвали, – сказала она с неохотой, – когда «шоферовал» в районном

отделении милиции, брал на себя много, ругался по пустякам, запугивал людей. Ну а потом

пошел слух, что решили его вылечить от какого-то величия и предложили уйти по

собственному желанию, – она безнадежно махнула рукой, – перешел в жилстрой… поближе к

материалам…

Мария поставила на подставку утюг, сказала строго:

– Учти, Павел, от Старшины можно ожидать всего. Смотри, как бы там с Борисом чего не

вышло!

– Ерунда, пацан… – Павел махнул своей широкой ладонью. На клеенку стола вольно легла

рука, большая и крепкая, делавшая работу на поле у себя в селе, где Павел раньше жил, и

Мария позавидовала его силе, пожалела, что почти не применима стала она, эта сила, в

нынешней его жизни.

Мария невольно спросила:

– Какая ж сатана заставила тебя переехать в город, Павел? Скажи, если не секрет.

Павел вздохнул.

– Квартира нужна, теть Мария. А чего ты спрашиваешь?

– Да так. У тебя ж дом в селе новый. Сам говорил.

– Хочу комфорту, как люди. Культуры, опять-таки.

– Ну да… – протянула Мария, взяла утюг, поставила на подставку, – а там, на поле… кто же

теперь?

– Найдутся. Конструктора-инженера приедут с институтов. Им все равно делать нечего.

Сейчас каждый должен уметь делать все. И пахать, и на кульмане того… линию проводить.

Или скажешь, не прав я? – Павел хитро посмотрел в глаза Марии.

73

Мария промолчала, провела утюгом по простыне быстро, словно кто ее заторопил. В

жизни ее не раз бывало, что, наткнувшись на человеческую ложь, прятала она свое лицо,

словно боялась откровенно сказать все начистоту. Так получилось и со Старшиной… Его двор,

равный двум таким, как у Марии, был отгорожен от ее участка, уже постаревшим на солнце и

дожде забором. Вскоре после окончания войны самовольно, никому не говоря ни слова,

Старшина прихватил полосу шириной в полтора метра принадлежащей Марии земли, и

потянул забор во всю длину надела, будто не заметил колышков, вбитых техником из

райисполкома при разметке площади. «Полтора метра в ширину – пустячок», – говорила

Мария. Но как-никак, а на этой узкой полоске земли разместилось у Старшины шесть

фруктовых деревьев. И это четверть ее участка! Но жаловаться не стала, никуда не пошла,

махнула рукой: не хотела мелочиться. Был бы муж в доме, хозяин – другое дело. Но муж

погиб на фронте в конце войны. Так и жила вот уже двадцать семь лет одна с памятью о нем,

успевая по хозяйству за обоих. Уж он-то поставил бы на место нахрапистого соседа!

Мария представила, улыбаясь, как это могло быть… и забыла о Павле. А он, не

дождавшись от хозяйки ответа, медленно поднялся и пошел к сыну в комнату.