Поселок

– Да разве Флем говорил, что лошади его? – сказал он. – Только вы, городские, умнее нас, деревенских. Похоже что вы наперед знаете мысли Флема.

Но Рэтлиф уже не смотрел на него.

– И все-таки мы их всех раскупили, – сказал он. Теперь он снова смотрел на сидевших сверху, умный, спокойный, пожалуй, чуть хмурый, но по-прежнему совершенно непроницаемый. – Вот Эк, к примеру. Ему надо кормить жену и детей. Он купил двух лошадок, хотя, как вы знаете, уплатил только за одну. Говорят, люди ловили этих зверюг вчера до полуночи, а Эк с сыном и вовсе два дня не были дома.

Все, кроме Эка, снова засмеялись. Эк отрезал кусок сыра, поддел его кончиком ножа и отправил в рот.

– Эк одну поймал, – сказал еще кто-то

– В самом деле? – сказал Рэтлиф. – Которую же, Эк? Дареную или купленную?

– Дареную, – сказал Эк, прожевывая сыр.

– Так, так, – сказал Рэтлиф. – А я и не знал. Но все-таки одной лошади Эку не хватает. Как раз той, за которую деньги плачены. А это верное доказательство, что лошади не Флемовы, – кто же всучит своему родичу то, что и поймать невозможно?

Они снова засмеялись, но сразу же смолкли, как только заговорил приказчик. Голос его звучал совсем невесело.

– Послушай, – сказал он. – Пусть так. Мы не спорим, что ты умнее нас всех. Ты не покупал лошади ни у Флема, ни у кого другого, а ежели так, не твое это дело, и не лучше ли будет на этом покончить.

– Конечно, – сказал Рэтлиф. – На этом и покончили позавчера вечером. По милости того, кто забыл запереть ворота. Все, кроме Эка. Оно и понятно: ведь мы знаем, что эта лошадь не была Флемова, потому что досталась Эку задаром.

– И, кроме Эка, есть еще такие, которые по сю пору дома не были, – сказал человек с веточкой во рту. – Букрайт и Квик все гоняются за своими лошадками. Вчера в восемь вечера их видели в Бертсборо [41]

, в трех милях от Старого Города. А лошадь неизвестно чья, она их и близко не подпускает.

– Конечно, – сказал Рэтлиф. – С той самой секунды, как кто-то оставил ворота открытыми, только одного из этих лошадников и можно сыскать без ищеек – Генри Армстида. Он лежит у миссис Литтлджон, оттуда и загон виден, так что когда его лошадь воротится, ему надо будет только крикнуть жене, чтобы та выбежала с веревкой и обротала ее… – Он запнулся, но лишь на мгновение, и тут же сказал: «Доброе утро, Флем», – не меняя тона, так что заминка прошла незамеченной. Все, кроме приказчика, который вскочил, уступая стул с подобострастной поспешностью, и Эка с сыном, продолжавших есть, смотрели в пол, мимо своих неподвижных рук, а Сноупс в серых штанах, крошечном галстуке и новой клетчатой кепке взошел на крыльцо. Он жевал; в руке он держал наготове белую сосновую дощечку; он кивнул, ни на кого не глядя, сел на стул, открыл нож и принялся строгать свою дощечку. Приказчик прислонился к косяку по другую сторону двери, почесывая спину. На лице его снова появилась недоверчивая ухмылка, в которой чувствовалась тайная настороженность.

– Ты пришел в самое время, – сказал он. – Рэтлиф тут ломает себе голову над тем, чьи же все-таки эти лошади. – Сноупс старательно провел ножом по дощечке, и под лезвием закурчавилась аккуратная, тонкая стружка. Принялись строгать и остальные, пристально глядя куда-то мимо, все, кроме Эка и мальчика, которые еще ели, и приказчика, который чесал спину о дверной косяк и пристально, с той же тайной настороженностью, глядел на Сноупса. – Может, ты его успокоишь.

Сноупс повернул голову и сплюнул через всю галерею, прямо на землю у крыльца. Он наставил нож и повел новую стружку.

– Он сам был здесь, – сказал Сноупс. – И знает столько же, сколько все.

Приказчик захихикал, все лицо его, словно скомканное невидимой рукой, стянулось к носу. Он хлопнул себя по ляжке.

– Что, съел? – сказал он. – Куда тебе против него.

– Пожалуй что так, – сказал Рэтлиф. Он стоял ни на кого не глядя, устремив непроницаемый сосредоточенный взгляд на пустую дорогу за домом миссис Литтлджон. Неизвестно откуда, словно из-под земли, появился неуклюжий паренек в комбинезоне, из которого он давно вырос. Он постоял немного на дороге, так близко от них, что с галереи до него можно было доплюнуть, нерешительно, словно и впрямь вырос из-под земли и сам не знает, куда пойдет, когда сдвинется с места, и ему это безразлично. Он не глядел ни на что и, уж во всяком случае, не глядел на галерею, и с галереи на него никто не взглянул, кроме мальчика, который смотрел на него серьезно и пристально своими голубыми глазами, поднеся ко рту надкушенную галету. Паренек чуть враскачку пошел дальше по дороге в своем тесном комбинезоне и скрылся за углом лавки, а мальчик на галерее провожал его взглядом поворачивая вслед свою круглую голову с немигающими глазами. Потом он откусил еще кусочек галеты и стал жевать. – Правда, остается еще миссис Талл, – сказал Рэтлиф. – Должно быть, она подаст на Эка в суд, захочет с него возмещение взыскать за то, что Талл покалечился на мосту. Ну а Генри Армстид…

– Ежели у человека не хватает ума поберечься, пусть на себя пеняет, – сказал приказчик.