Посевы бури. Повесть о Яне Райнисе

— Господин Акимов… — заикнулся было Витте, но его с привычной бестактностью оборвал Дурново.

— Не трудитесь, Сергей Юльевич, — не глядя даже на премьера, процедил он сквозь зубы. — Уже согласовано. Прокурор Петербургской судебной палаты рассылает соответствующий циркуляр…

«Вот так и уходит все, — подумал Витте, крепко сцепив пальцы. — И первым вгоняет гвоздь в крышку твоего гроба вор, который тоже доживает считанные деньки. Но он уйдет с почетом, этот флотский хамрюк и хапуга, а тебя заставят пережить все этапы унижения и опалы. В чарующей улыбке венценосного шута твоя судьба. А ведь это я спас ему трон! Но он неблагодарен от рождения, а Сандзо Цуда вышиб из его башки еще и крохи здравого смысла. Пора уходить, это неизбежно, но, господи, откуда такая тоска?»

— Вы что-то хотели сказать, Сергей Юльевич? — участливо склонился к нему великий князь.

— Нет, нет, благодарю. — Витте поймал себя на том, что беззвучно шевелит губами.

— Ну, если так, — потянулся великий князь, — то передайте Орлову от моего имени, что за строгость излишнюю мы его не осудим, скорее за недостаток ее… Напишите ему, Раух, что от него мы ждали многого в смысле энергии, теперь уже почти чувствуется как бы начало разочарования.

«И этот человек угрожал самоубийством, если царь не подпишет Манифест, — пронеслось в голове у Витте. — Теперь они чувствуют силу».

— Как с железными дорогами? — спросил Николай Николаевич.

— Почти благополучно, — ответил Дурново. — Лишь на отдельных, второстепенных по существу, ветках продолжается забастовка.

— На случай повторения беспорядков надо сформировать три-четыре поезда-тарана, — глубокомысленно порекомендовал великий князь. — Задачей их станет пробивать путь и восстанавливать нормальное движение. Как, Алексей Александрович?

— Бесподобно! — подхватил мысль забавник Бирилев. — Нечто вроде хорошей клизмы при запоре. — И уже серьезно уточнил: — Вагоны необходимо блиндировать броней, оснастить орудиями и пулеметами. Думаю, роты лейбгвардейцев да взвода кавалерии на один поезд будет достаточно.

Закончив совещание, Николай Николаевич проследовал в императорские покои, чтобы подробно осведомить о принятых решениях Александру Федоровну. Она выслушала великого князя молча и с известной холодностью, но, по всей видимости, осталась удовлетворена, потому что, обратясь к Вырубовой, произнесла облегченно:

— Мне друг радость предрек поутру.

Николай Николаевич слегка встревожился. Мужиковатый друг начинал показывать когти, наперед забегал.

— Теперь пора вовсю заняться Москвою, — сказал он, обращаясь к племяннику.

— Да, — почти безучастно отозвался царь. — Москва ведет себя еще хуже Петербурга. Ее следовало бы наказать.

Оба совещания носили характер исключительной секретности, в связи с чем стенографическая запись была размножена только в двух экземплярах, которые отдали на хранение статс-секретарю Юлиусу Икскулю барону фон Гильдебрандту. Однако не прошло и нескольких недель, как полный текст стенограмм был обнародован в Берлине.

Под утро матушка Рута услыхала стук в оконную заслонку. Она встрепенулась, приоткрыла один глаз, но было тихо, темно и душно, так что сонная одурь опять захватила ее. Догоняя ускользающий сон, она провалилась в бездонный омут, встрепенулась пугливо и с колотящимся сердцем прислушалась. Тут стук повторился. Накинув старенький казакин, служивший заодно и одеялом, она сползла с нар и зашаркала в сени. Распахнув скрипучую дверь, выглянула в морозную, глухо потрескивающую мглу. Привалившись спиной к стене, стоял худой человек в одних подштанниках.

— Это я, матушка Рута, — ступил он босыми ногами на крыльцо и вдруг, как подкошенный, упал на обледеневшие доски. — Прими…

Молча, ничему не удивляясь, она помогла ему подняться, провела в дом и уложила на лавку. Накрыв пришельца казакином, зажгла свечной огарок.

— Что случилось? — проснулась молодая хозяйка.

— Вставай, доченька, — властно сказала Рута. — И ты тоже, Мирдза, — растолкала она батрачку.

— Вот мученье! — протирая глаза кулаком, вздохнула Мирдза. — Ни днем ни ночью покоя нет… И чего вам не спится?

— Затопи печь, — буркнула Рута. — И поставь воду.

— А что такое, мама? — С нар свесилась растрепанная голова примака.

— Спи, Криш, до утра еще далеко, — успокоила его Рута.

— Господи, так это же Люцифер! — всплеснула руками батрачка, поднеся свечу к лицу ночного гостя.

— Он самый, красотка, — с трудом улыбнулся Люцифер. Ступни его, израненные ледяной коркой, кровоточили. Он едва сдерживал бившую его дрожь. — Водочки бы мне…

— Нету, — развела руками хозяйка. — Как ушли мужчины в лес, так и водки не стало. Я тебе кипяточку на травках дам и сухой малинки заварю… Откуда ты такой?

— И не спрашивай, мать. — Люцифер медленно приходил в себя. — Семь верст голяком пробежал, почитай от самого Добеле бегу. Воспаление легких уже было, так что на сей раз не миновать мне чахотки.

— Бог даст, выкрутишься. — Она зашуршала связками сухих трав, развешанных под самым потолком. — Мы тебе баньку истопим. Прогреешь косточки сухим паром… Из тюрьмы сбежал?

— С того света.