Пошел купаться Уверлей

Капитан недоверчиво усмехнулся:

— Забавная птица.

— Зовут Павлуша. Помогает скоротать время на дежурстве. И зачем только начальство эти дежурства придумало? Темна вода в облацех. Вы не подумайте плохого. Коньячок у меня отменный. А в столе еще одна емкость имеется. — И сказал, наливая Дмитрию: — Меня зовут Георгий Мамыкин. Доцент. Ничего не забыл? У нас сегодня банный день. Такие дела. А вас, собственно, каким ветром в эту пустую обитель занесло?

— Мне нужна одна девушка…

— Девушка? Так бы сразу и сказали.

— Она проходит у нас свидетельницей по уголовному делу. Я не представился… Капитан Якушевский из уголовного розыска, а имя ваш попка сразу назвал — Димон, Дмитрий. — Он полез в карман за документом, но доцент поднял ладонь.

— Сам попка, — запротестовал попугай. — Сексот!

— Похоже, попугай хорошо владеет тюремным лексиконом, — сказал капитан. Но доцент оставил его слова без комментариев.

— И кто же проходит у вас по уголовному делу? Так сказать, свидетелем? — спросил он.

— Лидия Павловна Князева. Она здесь служит, а завтра уезжает в «поле». — Капитан внимательно посмотрел на Мамыкина.

— Лидии у нас нет. Во всем Институте. Я же еще и профорг, черт побери! У меня списки всех членов этого гребаного профсоюза.

— Врет! — возмутился попугай. — Ушла! Обида! Недотрога!

— Никакой управы на него не найти, — посетовал профорг Мамыкин. И сказал с неохотой: — Да, была у нас одна девица. С такой фамилией. Так она давно защитилась. Только ее и видели! Чертова птица! Ничего не утаишь. Красивая, зараза!

— Птица?

— Девица. — Он помрачнел. — Девица. Спасу нет! — Мамыкин заговорил как попугай, односложно.

— А может быть, у вас в профсоюзных бумагах ее фото найдется?

Вместо ответа профорг достал из стола бутылку коньяка «Багратион», молча открыл ее, ловко плеснул в обе рюмки. И поднял свою, чтобы чокнуться. Дмитрий подумал: «А что делать? Может, еще чего от него узнаю?»

— Ваше здоровье!

После того, как они выпили, Мамыкин сказал:

— В профсоюзных бумагах ее фото нет, а у меня имеется. С дарственной надписью. Если интересуетесь, принесу. Показать.

И не покраснел. Но капитану и так все было ясно.

— А Лидка-то сильно набедокурила?

— Совсем не набедокурила. Просто видела одного человека… Подозреваемого.

— Так и он же, наверное, ее видел?

— То-то и оно. Я потому к вам и залетел. Опасаюсь.

— Еще по шаечке? — спросил профорг и снова налил. — А Лидон все хотела меня от коньяка отучить. Видела бы она, как мы с вами «Багратион» распиваем!

— Сильно бы рассердилась?

— А то!

— Теперь не врет, — сказал попугай.

— Ты мне надоел! Не дашь спокойно попить. Запру-ка я тебя в клетке.

— Жизнь наша окаянная, — грустно пробормотал попугай и, залетев в клетку, закрыл клювом за собой дверцу. Профорг накрыл клетку большой, не слишком чистой тряпкой.

Из клетки донеслись слова песни, какие-то нечленораздельные звуки. Капитан даже сумел разобрать несколько матерных слов. В компании филологов попугай не терял времени даром.

Больше он не сказал ни одного слова. Наверное, заснул в потемках.

Увидев подобревшее лицо мужа и глуповатую улыбку, жена Глафира сильно удивилась. Таким супруга она видела впервые. И не могла бы сказать, что этот капитан ей нравится меньше.

— Какие мы веселенькие!

Она подставила щеку под поцелуй и почувствовала амбре хорошего коньячка. А хороший коньяк Глафира всегда могла определить. У нее имелись свои секреты.

Когда Дмитрий доложил полковнику о своем походе в Институт, не утаив и выпивку, Ушан долго молчал, скептически разглядывая капитана. Якушевский решил: сейчас будет разнос. Слова вроде таких: «вы же всегда были трезвенником», «я же предупреждал, а вы поступили по своему…».

Но вышло все иначе. Полковник только сказал:

— Ну, что ж… Шла старушка мимо рынка, а за ней мотоциклет, мотоцикл, мотоцикл, а старушки уже нет. Ищи ее, Дима, ищи. Что тут еще скажешь. Ищи. А за фоткой сходи. Лишней не будет.

Капитан хотел обидеться на «мотоциклет», но решил — обижаться себе дороже. Да потом, у полковника была привычка вспоминать какую-нибудь песенку из детдомовских времен. Эта присказка была еще приличной.

А полковника разговор навел на грустные мысли. Похоже, этот орешек ему не по зубам. В Управлении почему-то сложилось о нем стойкое мнение: полковник Розов может все. Может распутать самое невероятное преступление. А он не мог. Вернее, мог, но всегда сомневался в своих возможностях. И если получалось, а получалось почти всегда, то говорил:

— Повезло. Просто повезло. Но не может же везти всю жизнь! Когда-нибудь провалюсь.

И вот такой случай наступил. Розов был уверен, что наступил.

Он посидел, подумал. Рассеянно оглядел большую неуютную комнату, пустые столы. Что ж тут поделаешь? Кто-то болел, кто-то «топал ножками». Он же сам послал Филина и Якушевского проверить попавших в поле зрения свидетелей! Хотя у него было смутное предчувствие, что эта ниточка никуда не приведет. Оборвется.