Послание из прошлого. Зарница

— Постойте. Погодите… — она встала со стула. — Не знаю, какое это может иметь отношение… и… честно говоря, очень боюсь, но больше мне некому сказать… Не так давно, недели две назад я пришла с работы чуть пораньше и Вити не было дома. У нас был магнитофон… он остался от моего мужа, и я… — она покачала головой и отвернулась к окну, где на карниз сел маленький воробышек и принялся что-то клевать, смешно топорща крылышки. — В общем… я так хотела услышать голос Леши, что не выдержала и зачем-то включила запись. Витя говорил, что там записан его голос. Но… — женщина повернулась к Белову, и он сразу понял, что это именно то, ради чего он сюда приехал.

Глава 13

1941 год

Небо резко затянуло темными свинцовыми облаками. Вдали громыхнуло, потом еще раз и как-то вдруг подумалось: если бы оно и было правдой, то примерно так и должно было выглядеть. Холодная мелкая морось, которую Шаров ощутил на своем лице, вывела его из оцепенения.

Автоматически вскинув руку, он посмотрел на часы и не сразу сообразил, что цифры не жидкокристаллическом экране под золотистым логотипом «CASIO» замерли на отметке «13:37:59» и больше не двигаются ни туда ни сюда. Вздрагивают, будто бы батарейка на последнем издыхании, пытаются перевалить через этот непреодолимый миг, отделяющий тридцать седьмую минуту от тридцать восьмой, и — не могут.

Он заметил удивленный взгляд девочки, которая уже намеревалась уезжать, но вдруг остановилась, спрыгнула со скрипнувшего сиденья и кивнула:

— А что это у вас за часы такие странные? Вы случайно… — девчушка нахмурилась, смешно сдвинув брови и лицо ее стало строгим, но таким смешным, что Червяков, стоящий позади всех, гоготнул. — … случайно не диверсанты? — закончила она, сверкнув в его сторону глазами.

Очевидно, страха она не испытывала, будто бы это чувство ей было вовсе незнакомо, скорее настороженность, любопытство и решимость — о чем говорили плотно сжатые губы.

— Диверсанты⁈ — изумился Витя. — Да мы партизаны, какие мы диверсанты?

Он тронул Шарова за локоть.

— Илья Андреевич, у вас же карта есть, дайте пожалуйста!

Когда свернутый лист бумаги оказался у него в руках, он подошел к девушке, развернул его и сказал:

— Смотри, вот тут все написано и даже нарисовано! Видишь, — показал он пальцем синий круг с надписью «ШТАБ», — отсюда мы вышли. Потом пошли к озеру, где… в общем выполнили партизанское задание, а потом должны были вернуться, но… заплутали.

Она уставилась на карту, губы ее шевелились, читая большие буквы сверху:

«ПЛАН ИГРЫ „ЗАРНИЦА“ ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА ШКОЛЬНИКОВ».

— У-ф-ф, — вырвалось у нее. — А я и не поверила! Знаете, тут очень много диверсантов сейчас, ходят странные люди в лесу, нужно быть осторожной и бдительной. Но… разве школьников берут в партизаны? А как же эвакуация? Или вы… — она не знала, что сказать еще и замолчала, глядя на Шарова, который так и не сказал про свои часы. Потом вновь кивнула на карту: — А почему там написано озеро «Верхнее», когда это никакое не «Верхнее», а «Земляничное». У вас какая-то карта неправильная.

Витя пожал плечами.

— Какая есть…

— Это… вам, наверное, такие странные часы в штабе дали? — глядя на Шарова, она округлила глаза.

Тот нехотя кивнул.

— Типа того. — Он медленно опустил руку, спрятав часы под рукав. Лицо его блестело от мелких дождевых капель. — Ты… зачем так шутишь с нами? — спросил он строго. — Видишь, мы устали, потерялись в лесу, с утра ничего не ели, а ты говоришь про какой-то сорок первый год. Это совсем не смешно.

Девочка покачала головой.

— Странные вы все-таки, — сказала она. — Я вам про Фому, а вы мне про Ерему. И одежда у вас странная. И штуки эти… — она кивнула, показывая взглядом на руку Шарова. — Как вы можете заблудиться, если вы партизаны? И… что значит, про какой-то сорок первый?

— Скажи, в какую сторону город и дело с концом, — не выдержал Червяков. — Мямлит, мямлит что-то.

— Сам ты мямлишь! — вспыхнула она. — Сразу видно, хулиган!

Червяков осклабился.

— Ага.

— Вон туда ваш город, — она показала на тропинку, уходящую вбок от дорожки, вьющейся вдоль ручья. — Только вас там первый патруль схватит и отправит в детдом, а вас — на войну, — сказала она, глянув на Шарова. — К городу вообще не проехать, везде роют оборонительные рвы и очень много патрулей. — Она покачала головой. — Невери какие-то!

Только теперь Шаров понял, что его смущало. Ее одежда. Это было не платье, для платья уже было холодновато, не трикотажный спортивный костюм с курткой, не брюки с пальто, — а ведь именно так и выглядел сейчас абсолютно каждый московский школьник. На ней были широкие серые холщовые штаны, подпоясанные широкой тесьмой, как у тех беспризорников, которых иной раз показывали в кинохронике, а сверху вместо куртки, застегнутый на солдатский ремень, непонятного цвета ватник, из рукавов которого выглядывали худые тонкие руки, и из горловины — ниточка цыплячьей шеи.

Даже если бы кто-то захотел ради хохмы подшутить над ними, он сомневался, что сейчас так просто можно найти подобную одежду, а еще труднее — заставить современного школьника одеть ее.