После пожара

Первое воззвание Святой церкви Легиона Господня, в точности воспроизведенное всепокорнейшим Вестником Господним, отцом Джоном Парсоном

Господь наш в Своей совершенной и безграничной мудрости явил Истинный путь тем мужам и женам, чья Вера крепка, а сердца чисты и лишены притворства. Он также открыл, что Истинный путь долог и тяжел и по обе стороны его клубится Тьма.

Откровения, явленные мне, помогут Братьям и Сестрам моим еще ревностнее служить во Славу Господню.

ПОКИНУВШИЕ РЯДЫ ЛЕГИОНА ДА БУДУТ ПРЕДАНЫ ЗАБВЕНИЮ. В сердцах истинно верующих нет места еретикам. Членам Легиона запрещается упоминать их в речах, а также допускать хотя бы и мысли о них.

За стенами Легиона царят разврат и безбожие, способные отравить даже самых стойких, а посему ПРЕКРАЩАЮТСЯ ВСЕ КОНТАКТЫ С МИРОМ ЗМЕЯ-ИСКУСИТЕЛЯ, за исключением необходимого минимума на то время, покуда мы ожидаем Вознесения. Всем членам Легиона запрещается подвергать риску свои Бессмертные Души, выходя во Внешний мир, где рыщут монстры и демоны, где те, чьи глаза слепы, а сердца закрыты от Господа, отвергают Истинный путь.

Последователям Истинного пути дόлжно отринуть мирские заботы. Все земное греховно, все мирское тронуто скверной.

Господь благ.

До

День, когда Эймос наконец снова отправляется в Лейфилд, выдался жарким даже по меркам Техаса. Облегчение взрослых членов Легиона ощущается почти физически. Мы знаем, что за забором Базы нас ненавидят и хотят причинить нам зло – о чем регулярно напоминает отец Джон, – однако жить с этим знанием порой нелегко, и на протяжении всего локдауна мысль о неминуемом нападении извне давила на людей тяжким грузом.

В итоге, когда Эймос садится в красный пикап и выезжает через главные ворота, часть Братьев и Сестер, собравшихся во дворе, чтобы его проводить, приветствуют это зрелище радостными возгласами. Часы, однако, идут, время, когда он обычно возвращается, все ближе, и эйфория постепенно сменяется нервозностью.

Солнце только что опустилось за скошенную крышу часовни, и вот до моего слуха доносится глухое урчание мотора. Я работаю на стрельбище за Большим домом, собираю гильзы от пуль, расчищаю площадку от листьев и камней, но, заслышав звук, тут же бросаю инвентарь и тороплюсь во двор. Я всегда была уверена, что с Эймосом не случится ничего плохого, – ну, почти уверена, – и все же сама не ожидала, что так обрадуюсь его благополучному возвращению.

Когда я добираюсь до двора, большинство Братьев и Сестер уже здесь, всеобщие взоры устремлены на главные ворота. Над невысоким холмом, заслоняющим изгиб дороги, поднимается облако пыли, рокот автомобильного мотора становится громче. Щурясь от ярких лучей заходящего солнца, я вижу пикап, и тяжесть в груди, которую я даже не сознавала, рассеивается.

Люк и Беар открывают ворота, Эймос въезжает во двор и останавливается посередине. При виде горы пакетов, мешков и коробок, наваленных в кузове пикапа, вновь раздается хор воодушевленных голосов, и секунды спустя мои Братья и Сестры уже суетятся вокруг автомобиля; кто-то хлопает Эймоса по спине и поздравляет с прибытием, кто-то уже выискивает среди покупок картофельные чипсы и сладости, по которым успели соскучиться.

– Стервятники, – слышу я за спиной, но произнесено это без злобы, и я с улыбкой оборачиваюсь.

– Будь добрее, – советую я. – Все просто радуются, что он вернулся и руки-ноги у него целы.

Нейт, усмехнувшись, закатывает глаза.

– Ну да, ну да.

Я пытаюсь изобразить самую строгую мину, но мои губы помимо воли опять растягиваются в улыбке.

– Ты же не намекаешь, что карамельки и мармеладные мишки волнуют наших Братьев и Сестер больше, чем благополучие Эймоса?

Разумеется, Нейт – единственный человек во всем Легионе, кому я могу сказать такое. Единственный, кому бы я осмелилась это сказать.

Он прыскает со смеху.

– Нет, что ты. Мне подобное и в голову не пришло бы.