После пожара

Хорайзен состоял в Легионе Господнем с самого начала, задолго до появления отца Джона, Чистки и всего, что случилось потом. Я знала его практически всю свою жизнь, и для меня он был великаном – и телом, и духом: громадная фигура с широкой спиной и мощными плечами, каштановые волосы – длинные, иногда до самого пояса, и густая борода, обрамляющая уста, способные разразиться самым громким и заразительным смехом, какой я только слышала. Казалось, он нечто большее, чем жизнь, нечто волшебное, сказочное, сущность, наполненная теплом, мудростью и беспредельной добротой.

Дети, выросшие в Легионе, просто обожали Хорайзена, и я не была исключением. В детстве я вместе с Братьями и Сестрами часами таскалась за ним по всей Базе, пиявкой цеплялась за его слоноподобные ноги и требовала, чтобы он усадил меня на плечи, настаивая, что ему с легкостью удастся нести нас всех разом, и упрашивая его попробовать.

Он беспрекословно уступал нашим просьбам, потому что был хорошим, добрым человеком. На самом деле. Хорайзен был одним из четырех первых Центурионов, призванных отцом Патриком, одним из тех, кто запер Шанти в ящике на десять дней, но только в силу своих обязанностей – я знаю, удовольствия от этого он не испытывал. Элис видела, как он в одиночестве молился в часовне, когда Лена отвергла предложение отца Джона о помиловании ее мужа. Джулия и Бекки долго выхаживали Шанти, однако никто не посвятил ему больше времени, чем Хорайзен: долгие часы он сидел у постели Шанти, с ложечки поил того бульоном и вслух читал Библию.

Восемнадцать месяцев назад он начал кашлять. От расспросов о здоровье поначалу отмахивался – мол, простуда, скоро пройдет. Но оказалось, что это не простуда. И что не пройдет. Его состояние ухудшалось, так что вскоре половина Базы начала просыпаться по ночам от звуков мучительного кашля, доносившихся из барака Центурионов в западной части двора, и каждое утро из его комнаты выносили целый мешок бумажных платков, пропитанных кровью.

При отце Патрике с любыми недугами серьезнее, чем те, с которыми могли справиться Джулия и Бекки, члены Легиона обращались в Лейтонский медицинский центр – например, когда я сломала руку, мне там наложили шину и сделали косыночную повязку, – но и это в числе многого другого изменилось после Чистки, когда нам четко объяснили, что все доктора – прислужники Змея, а выписываемые лекарства – оружие федералов, нацеленное уничтожить разум истинно верующих. Несмотря на это, мои Братья и Сестры настоятельно просили отца Джона позволить Эймосу отвезти Хорайзена к врачу, и после двух ночей, проведенных в молитве, Пророк наконец дал согласие. Эймос посадил Хорайзена в красный пикап, выехал через главные ворота и возвратился через двое суток после срочной поездки в большой госпиталь в Мидленде, привезя с собой новость, которая разбила сердца всем, кто ее услышал. Рак легких, четвертая стадия. При интенсивном лечении Хорайзен проживет в лучшем случае два года, без терапии – год, и то если очень повезет.

Люди молились и плакали, били себя в грудь, снова молились и просили отца Джона помочь, хоть как-нибудь помочь Хорайзену, а Хорайзен лишь улыбался, благодарил их за участие и повторял, что готов уйти, когда бы Господь ни призвал его на небеса. Он говорил, что ни о чем не жалеет, что вовремя нашел Истинный путь и вступил на него, что прожил жизнь, которой невероятно горд. Когда пробьет час, он Вознесется с улыбкой на устах. И на какое-то время все вроде бы вернулось в нормальное русло.

Бу´хающий кашель Хорайзена стал еще одной приметой жизни на Базе, таким же обычным звуком, как урчание генераторов, и таким постоянным, что его уже никто не замечал, если только не отрывался от своего занятия и не прислушивался специально. Кожа Хорайзена приобрела мертвенную бледность, которую не брало даже солнце, и, пожалуй, двигаться он стал чуть медленнее, но каждый новый день встречал с прежним энтузиазмом, с прежней улыбкой, широкой и теплой. И все-таки он умирал. И все это знали.

По просьбе самого Хорайзена отец Джон объявил о запрете обсуждать болезнь Центуриона при нем самом и приказал Легионерам относиться к их Брату так же, как раньше. Однако рак навис над всем, словно черная туча, и через несколько месяцев, когда Хорайзен на глазах у всех стал чахнуть, многие из моих Братьев и Сестер начали его сторониться. Невыносимо смотреть, говорили они, как он угасает.

И для меня это было мучительнее всего. Хорайзен ни разу, ни единым словом не пожаловался, но те, кому хватало мужества взглянуть ему в глаза, видели в них боль – боль из-за того, что близкие люди отворачиваются от тебя, пускай даже утверждают – и, несомненно, искренне в это верят, – что поступают так потому, что слишком сильно тебя любят и не могут смотреть на твои страдания.

Из барака Центурионов доносится кашель – тяжелый, вязкий, влажный. Потом он прекращается, и вся База замирает.

– Все? – спрашивает Хани. – Умер?