После России

Нам это может показаться странным. Но нет ничего необычного в том. что человек «заглянул в бездну» (название романа писателя). Ведь Владимир Максимов всегда стоял на краю. На краю поиска, где правда предельно жестока.

Декабрь 1989 г.

Анатолий Рыбаков возражает Владимиру Максимову: «Из Парижа! Понятно?!»[1]

Эту сцену я наблюдал летом 1979 года в Ялте.

Дорожный швейцар с галунами на форменной куртке и на фуражке, с орденскими планками на груди не впускал человека в гостиницу «Ялта». Человек был не один, их было двое, отец и сын. Украинцы. Отца швейцар пускал — иностранец, турист, а сына нет — советский гражданин.

…В 1938 году отец из Западной Украины уехал на заработки в Канаду, оставив дома жену и маленького сына. После войны отец перебрался во Францию и начал разыскивать семью. Жена умерла, мальчик воспитывался у чужих людей, разыскать его в тех условиях запросами и перепиской — задача, казалось, невыполнимая. Но отец искал и наконец нашел в конце семидесятых годов — сыну было уже за сорок. Но увидеть его он мог, только приехав в СССР в составе туристской группы. Область, где жил сын. не входила в туристский маршрут. Сын следовал за отцом по Союзу из города в город. Как умудрялся доставать билеты и поспевать в назначенный день в назначенный город — непонятно. Но он хотел видеть отца и поспевал.

Группа приехала в Ялту. Приехал и сын. Отец жил в лучшей гостинице города, сын спал на скамейке возле гостиницы, отец питался в дорогом ресторане, сын — в закусочной на набережной, стараясь не уходить далеко от скамейки — единственного места встречи с отцом: того вообще из группы не отпускали. Дородный швейцар бдительно охранял вход, с холопским подобострастием раскрывая дверь перед иностранцами и с таким же холопским пренебрежением отталкивая граждан советских. Я спросил его:

— Что же вы сына к отцу не пускаете?

— Сын наш, советский, не полагается, а отец откуда? Из Парижа! Понятно?!

И, как человек государственный, добавил многозначительно:

— Валюта.

— Сын на скамейке спит.

— Перебьется, мы в войну на земле спали.

— Где воевали-то?

Оказалось, мы с ним почти однополчане, оба служили в 8-й Гвардейской армии, только в разных частях.

— Пустили бы сына этого…

— Не могу, не положено… Отец из Парижа! Понятно?!

Пошел я к администратору. То же самое.

— Не имеем права подселять советского гражданина к иностранцу.

— Но ведь отец.

— Отец из Парижа! Понятно?!

Что заставляло этих людей быть такими жестокими? Швейцар — косая сажень в плечах, воевал, смотрел смерти в лицо, у самого, наверно, сыновья, а вот поди же… Служба требует перед кем-то лебезить — валюта, зато можно и кем-то помыкать, душу отвести.

Времена изменились. Теперь сын может поехать к отцу во Францию, если тот жив, конечно. Времена изменились, а вот капелька холопства в нас осталась. И не одна, наверно, капелька.

Открыв газету «Книжное обозрение» (1990. № 14), вижу интервью, данное главным редактором «Континента» В. Максимовым корреспонденту газеты Феликсу Медведеву, читаю:

«…Когда Анатолий Рыбаков заявляет, что он никогда не участвовал в травле своих коллег, он лжет: он участвовал в травле Владимира Войновича. Да еще под предлогом того, что ему не нравился роман».

Звоню главному редактору «Книжного обозрения» Е. Аверину:

— Какие у вас доказательства, что я: а) лгу; б) травил Войновича?

— у Феликса Медведева есть пленка.

— Какая пленка?

— Со словами самого Максимова.

Приди в газету советский писатель, обвиняющий другого писателя во лжи и гонительстве, там наверняка потребовали бы доказательств. А от Максимова доказательств не требуется. Помилуйте, как можно! Ведь из Парижа! Понятно?!

Теперь по существу:

а) О лжи. В «Огоньке» (1989. № 21) я писал: «…Никогда, ни активно, ни пассивно, я не участвовал в исключении какого-либо писателя из членов Союза писателей СССР».

Повторяю это опять и могу сто раз повторить: ни разу, ни в устной, ни в письменной форме я не участвовал в исключении какого-либо писателя из Союза писателей, ни разу, нигде такого исключения не одобрял. И никто никогда этого опровергнуть не сможет, потому что это неопровержимо.

б) О травле. С марта 1969 по март 1971 года я, как председатель приемной комиссии, входил в состав секретариата Московской писательской организации. 14 октября 1970 года в «Литературной газете» появилось следующее письмо: