После «Структуры научных революций»

Т. К у н: Нет, нето. Думаю, структуры являются формальными. Они рассматривают использование Рамсей-предложений как введение заново чего-то похожего на дихотомию теория – наблюдение. И они считают, что этого нельзя делать. Я не верю в различие между теоретическим и наблюдаемым, но пока у вас нет чего-то похожего на предварительный или общепринятый словарь… Если вы рассматриваете развитие, вы должны допустить изменение терминологии и введение новой терминологии как составную часть принятия новой теории, новой структуры. Не думаю, что без этого можно обойтись, и поэтому указываю на вариант Снида – Штегмюллера как на одно из лучших выражений этой точки зрения. Они приспособили формальные структуры к историческому подходу.

К. Г а в р о г л у: У вас было по крайней мере два ученика по истории науки, но ни одного по философии науки?

Т. К у н: Я никогда не руководил работой аспирантов-философов. У меня был лишь один студент, он получил ученую степень не под моим руководством, Джед Бухвальд, который занимался историей аналитических идей так, как делаю это я. На последнем курсе я обратил его к истории науки, он получил ученую степень в Гарварде. Однако остальные мои студенты пошли дальше… Нет, не совсем верно. Они обратились к изучению социального окружения науки, научных институтов и тому подобного. Вполне естественно пойти в новую область и получить ученую степень независимо от учителя. Но я был бы рад, если бы не только Джед пошел по моим стопам.

А. Б а л т а с: У меня к вам два вопроса. Правда, первый не совсем вопрос. Вы еще не закончили рассказ о Принстоне и могли бы еще что-нибудь добавить о ваших коллегах, о настроениях студентов…

Т. К у н: Я хотел бы добавить еще лишь одно. Я любил Принстон. У меня были хорошие коллеги и хорошие студенты. Я не слишком много общался с философами, и одно из преимуществ МТИ заключается в том, что здесь философы не столь самоуверенны, как в Принстоне. Здесь с ними легче наладить контакт, хотя это не просто, потому что они действительно хорошие философы. О Принстоне я не могу сказать ничего плохого, я уехал оттуда потому, что развелся с женой. Думаю, стоит упомянуть вот еще о чем. Не уверен, когда именно это произошло, но не в самом конце моего пребывания в Принстоне. Было объявлено, что желающие могут перейти на уменьшенную нагрузку с меньшей зарплатой. В то время умерла моя мать, я хотел больше времени уделять своей собственной работе и согласился перейти на меньшую нагрузку. Затем меня пригласили стать членом не факультета, а Института передовых исследований. Здесь я получил собственный кабинет. Это позволило мне познакомиться со многими людьми, о которых иначе я бы не узнал и встречи с которыми были для меня полезны. Один из них Клиффорд Гирц, антрополог. Двумя другими, к которым я отношусь с симпатией и от которых получаю поддержку, хотя и не в смысле обмена идеями, были Квентин Скиннер – философ, политолог из Кембриджа, и молодой историк Уильям Севел, который теперь работает на факультете политологии в Чикагском университете. Работы их обоих вызывают во мне искреннюю симпатию.

К. Г а в р о г л у: Почему вы переехали в МТИ, а не в Гарвард?

Т. К у н: Гарвард меня не хотел. Когда стало известно, что я ищу место, Гарвард меня не пригласил, а МТИ пригласил. Но вы достаточно хорошо знаете Гарвард, чтобы понять, почему я там не работаю.

А. Б а л т а с: Я хочу спросить о вашем отношении к традициям в философии. В частной беседе мы с вами более-менее согласились с тем, что ваша работа пересекает границы философских традиций. Вас нельзя назвать континентальным метафизиком, но, с другой стороны, нельзя считать, что вы не знакомы с логикой, теориями объяснения и иными подобными вещами. Может быть, вам удалось перебросить мост через этот раскол?

Т. К у н: Я думал, вы собираетесь спросить меня о традициях в философии. В какой-то мере верно, что перед вами человек, который никогда специально не готовился к философской деятельности, изучал философию под влиянием личного интереса и не является философом. Физик превратился в историка под влиянием философского интереса. Философия, которую я знал и о которой говорили люди из моего окружения, это была традиция английского логического эмпиризма. Эта традиция не пользовалась признанием в континентальной и, в частности, в немецкой философии.

Я мог бы сказать, что отчасти эту традицию я изобрел сам для себя. Конечно, это не совсем верно: существует и существовало много направлений развития этой традиции. Имеется множество работ этого направления, которые мне неизвестны. Но когда люди говорят, что я перебрасываю мосты между разными традициями, мне это нравится. Мне кажется, это часть того, что я сделал. Я не говорю о философских традициях в общем виде, но нет философии без традиций.

К. Г а в р о г л у: Каким был Кун в общественной жизни?