Последнее лето

– Я?.. – выдохнул Русанов. – Я… жестоко? Я любил ее, я всегда любил только ее! А она… Что было со мной, когда я вернулся в Милан и узнал, что она пропала! Северцев, наш попутчик, тоже ничего не понимал… А потом пришло то письмо. Она назначила мне встречу в каком-то отеле, больше похожем на дворец. Ну да, он же баснословно богат, этот Ле Буа!

– Она писала мне, что не могла забыть Ле Буа с тех пор, как познакомилась с ним на пароходе, где он изображал из себя русского ухаря-купца. Но старалась быть тебе верной женой, хотя была убеждена, что Шурка – его сын. Понимаешь, у Ле Буа между плечом и шеей есть родинка, приметная такая, черная, круглая…

У Русанова пересохло в горле.

Ощупью подвинул стул, тяжело сел.

Все. Лидия не лжет.

Родинка, Шуркина родинка…

– Поверил? – спросила Лидия участливо. – Видно, что поверил… Ну вот, Эвелина рассказывала, что ее томило какое-то предчувствие с тех пор, как у какого-то там молодого итальянца в вагоне из портпледа выпала карточная колода и у Эвелины на коленях оказался король пик. Она потом украдкой подсунула ту карту тебе – сама не могла объяснить своего побуждения, а вышло, что как бы напророчила тебе судьбу: появление соперника. Когда она с Северцевыми нечаянно застряла в Милане и все трое ужинали в ресторане, она увидела за соседним столиком Ле Буа. Он сидел и смотрел на нее, глаз не сводил. Но не подходил, боялся… Потом Северцев проводил ее в номер, но она вскоре вышла в фойе. Ле Буа ждал ее. И они поняли, что не могут жить друг без друга…

– Да-да, вот именно. Без меня она тоже не могла жить… И ты не могла… – ехидно хмыкнул Русанов. – И Олимпиада… Все это слова, слова, слова!

– Не слова, Костя, о нет, – вздохнула Лидия. – Я доказала тебе попыткой умереть, что это – не слова. А Олимпиада доказала тем, что жизнь отдала тебе и детям. Эвелина… Эвелина ради любимого мужчины отказалась от всего, что было ей дорого: от родины и от детей. Нет, это не слова!

– Значит, не так уж дети были ей дороги, если она ни разу не сделала попытки связаться с ними! – запальчиво выкрикнул Русанов.

Лидия резко выпрямилась и чуть не упала с кресла-качалки. Русанов попытался было поддержать ее, но она оттолкнула его руку.

– Позволь! Что значит – не делала попытки? Но ведь только на таком условии ты согласился молчать о вашем браке!

Русанов открыл было рот – что-то сказать, но словно подавился словами.

– Понимаю, – медленно, с презрением проговорила Лидия, глядя на него снизу вверх. – Ты так привык повторять себе придуманную ложь, оправдывая свой поступок, что и сам в нее поверил в конце концов. Но я-то знаю все от Эвелины… Знаю, на что ей пришлось пойти, потому что ты категорически отказался дать ей развод. С тобой она была обвенчана по православному обряду. Мы были Понизовские, наполовину польки и к тому же католички. Ради тебя Эвелина изменила веру, как я потом – ради Никиты. Имени Эвелина нет в православных святцах – ее окрестили Ольгой – по имени той святой, в день которой она крестилась. И в вашем свидетельстве о венчании записано – Константин и Ольга. Вам говорили перед алтарем: крещается раб Божий Константин рабе Божией Ольге. Об Эвелине нет и помину. Ничего особенного тут нет: например, все Юрии, все Игори, все Егоры в таких же свидетельствах записаны как Георгии. Ты ни за что не хотел давать развода – вы грешники, прелюбодеи, кричал ты им, и живите во грехе. Тогда Эвелина и Эжен решили вообще скрыть факт, что она была прежде замужем. Ей не понадобилось даже свидетельства о разводе, чтобы вновь обвенчаться – теперь по католическому обряду. Она использовала свои старые, польские метрики. Католичка Эвелина, католик Эжен… Все улажено! Ваши с ней венчальные бумаги так и лежат у тебя без всяких отметок о расторжении брака. К ним только прибавилось фальшивое свидетельство о смерти, которое было куплено Эженом за огромные деньги… Он был готов на все, только бы заполучить Эвелину. Она – на все, чтобы остаться с ним. И ты отомстил ей, ты воспользовался их зависимостью от тебя, ты потребовал, чтобы она дала клятву не видеться с детьми, иначе ты сообщишь в консисторию, что ее второй брак недействителен, и тогда ее сын Александр, француз, будет считаться незаконнорожденным.

– Послушай-ка, Лидия, – брезгливо оттопыривая губу, сказал Русанов. – Ты меня в чем-то упрекаешь, кажется? Я – обманутый, брошенный муж. Это было мое право – не давать развода. Это было мое право – оградить детей от общения с распутной матерью…