Последнее лето

Они шли и молчали, а чтобы эти минуты скорей кончились, ей надо было поскорей сказать что-то другое вместо того, что она должна была ему сказать.

– А Серпилин сегодня в хорошем настроении, – вдруг заговорила она, потому что это было первое, что ей пришло в голову, первое, что спасало от необходимости тех, других слов; заменила те необходимые слова про его жену этими необязательными – про Серпилина.

Синцов кивнул и придержал ее руку, заставив идти медленней.

– Не спеши. Ничего. Как только оглянется, сразу подойдем… – И повторил: – Не спеши.

И когда он повторил «не спеши», она вдруг остановилась, подняла на него глаза и сказала то, что еще минуту назад, казалось, уже не скажет: и про Каширина, и про Машу, и про то, что после всего этого им больше нельзя быть вместе.

И он, все еще продолжая держать ее за руку правой здоровой рукой, вдруг поднял левую в черной перчатке, словно хотел закрыть лицо, защититься от того, что услышал. И когда она остановилась, замолчала, вдруг сказал какие-то показавшиеся ей нелепыми слова: «Уже садится, скорей».

Она не сразу поняла, что это – про Серпилина, который перестал смотреть на реку и пошел к своему «виллису».

– Наговорились или нет, а отпуск кончился, продлить не могу. – Серпилин кивнул на Синцова, но обратился к Тане. – Теперь уже до Минска навряд ли увидитесь.

И, посмотрев на нее, заметил, что она какая-то другая, чем только что была, вдруг побледневшая, как это бывает с людьми после ранения.

– Товарищ командующий, разрешите доложить, – сказала Таня, и Серпилин, поморщившись, подумал: «Неужели после разговора с мужем о чем-нибудь личном будет просить?»

– Ну, что у тебя?

Но Таня, против его ожидания, торопливо, даже как-то лихорадочно быстро заговорила не о личном, а о том, о чем беспокоились в их санитарном отделе, – что это место опасно для переправы в санэпидемическом отношении: слишком много кругом разложившихся немецких трупов, могут быть заражения. Надо, пока не очистили от трупов лес и просеку, хотя бы временно перенести переправу.

– Дело говоришь, – сказал Серпилин, – только тараторишь быстро, чувствуется, что еще не умеешь докладывать начальству. А что ж твои начальники? Почему чешутся, не доложат своего мнения?

Таня сказала, что ее начальники готовят материал, чтобы доложить об этом сегодня же.

– Значит, готовишь почву для их доклада? – усмехнулся Серпилин. – Видимо, так и сделаем. Сами уже начали думать об этом. Спасибо за службу. Будем в Минске – увидимся. – Он снова посмотрел на Таню. – Только из медсанбата в медсанбат езди поаккуратней. Услышишь обстрел – не проскакивай, лучше в кювете перележи, целей будешь. В Сталинграде в последние дни у немцев техники еще много было, а стрелять почти нечем! А тут обстановка иная: у них в этом районе как раз склады боеприпасов. Не жалеют, наоборот, спешат побольше истратить! Бьют из лесов во все стороны. А мы от этого неприцельного огня людей теряем! – добавил он сердито, подумав уже не о Тане, а о том, что, учитывая эту особенность обстановки, передовые госпитали совсем-то уж впритык к войскам пододвигать опасно. Надо будет немного придержать медицину!

Он сел в машину, оглянулся на Синцова, уже успевшего сесть позади, и махнул рукою Гудкову:

– Поехали!

Синцов, высунувшись из «виллиса», смотрел с заднего сиденья на Таню, стоявшую у дороги, на ее все уменьшавшуюся фигуру, смотрел до тех пор, пока там вдруг не притормозил какой-то закрывший ее грузовик, который она, наверно, остановила, чтобы тоже ехать сюда, за Березину, вслед за ними.

– Все же поговорили? – не оборачиваясь, спросил Серпилин.

– Поговорили, – сказал Синцов таким странным голосом, что Серпилин повернулся и посмотрел на него.

Но Синцов, не справившись с голосом, успел справиться с выражением лица. И Серпилин, увидев его обыкновенное лицо и подумав: «Показалось», отвернулся и стал смотреть на дорогу.

23

В этот же самый день капитана медицинской службы Овсянникову ранило при исполнении служебных обязанностей.

Обстоятельства ранения в другое время показались бы необычными, но в эти дни наступления к таким обстоятельствам уже привыкли и в медсанбатах и в госпиталях, куда то и дело попадали солдаты и офицеры, раненные во время передвижения по дорогам при стычках с выходившими из окружения группами немцев. Обстоятельства таких ранений то и дело мелькали в медицинских рапортичках, но когда Тане самой пришлось столкнуться с тем, о чем она столько слышала, все это вышло так неожиданно, что она не успела ни удивиться, ни опомниться, как уже была ранена.

Она ехала среди бела дня на грузовике из медсанбата. Сидела в кабине с водителем, а сзади, в кузове, было восемь раненых и санитар.

Раненный в руку и в лицо лейтенант, которого Таня хотела посадить вместо себя в кабину, отказался и ехал вместе с другими ранеными в кузове. Если бы он не заупрямился, Таня, наверно, была бы убита вместо него. И вообще все могло бы выйти иначе. Кто знает как? А в жизни все вышло очень просто и глупо. Так, во всяком случае, казалось ей самой в первые минуты после этого.