Последнее лето

Таня вдруг представила себе, что она снова рядом с Синцовым, что ее не ранило и она еще в армии и они опять увиделись. И он говорит ей тем хорошо знакомым ей, особенно спокойным голосом, которым разговаривает, когда с трудом держит себя в руках: «Зачем ты мне все это сказала? Не могла подождать хотя бы, пока мы кончим наступать?» – «А когда мы кончим?» – «Не знаю когда, но когда-нибудь кончим. Не вечно же мы будем наступать…» – «А как же я могла тебе этого не сказать? Я должна была сказать!» – «Почему?» – «А почему я должна знать все это одна? Почему я должна, а ты нет?» – мысленно ответила она на его воображаемый вопрос, но ответила уже не в разговоре с ним, а про себя, потому что даже в воображаемом разговоре не могла ему так ответить. Могла только подумать.

«Значит, решила уехать от меня. И что ж ты будешь делать?» – спросил он. Спросил снова вслух в том воображаемом ею разговоре.

И она ответила ему тоже вслух, дерзко и даже грубо: «Что буду делать? Замуж выйду. Законный муж у меня убит, а тебя теперь все равно что нет. – И еще раз повторила: – Замуж выйду».

И самое странное, что не только с вызовом сказала это в том, воображаемом разговоре, но и действительно подумала сейчас об этом. Подумала серьезно и отчаянно, как о чем-то вдруг ставившем непреодолимую преграду между ней и Синцовым, спасавшем не только ее от него, но и его от нее. И после этого несколько минут лежала, уже не глядя в дверь теплушки, закрыв глаза.

А когда снова открыла их и увидела снова выбежавшую к самой железной дороге зеленую опушку леса, подумала о себе, что все это неправда, все то, о чем она только что подумала как о спасении. Ничего этого не будет, и никакое это не спасение.

«Я все равно буду в душе надеяться, что, если она не найдется, мы будем опять с ним. Да, буду надеяться. Ну и что? И кому какое до этого дело? Раз я сразу, когда выпишусь, попрошусь на другой фронт, в другую армию и буду отдельно от него до конца войны, совсем в другом месте, никто уже не будет иметь права требовать от меня еще чего-то. Мало ли на что я могу в душе надеяться… Раз не буду с ним, раз сама отказываюсь быть с ним – это уже будет мое дело!»

Она вспомнила, что ее могли сегодня убить, а она осталась жива, и не только осталась жива, но вдвоем с Христофоровым спасла от смерти других людей. И растроганно подумала о себе как о человеке, только что сделавшем что-то очень хорошее и у которого поэтому у самого все должно быть хорошо. Иначе будет несправедливо.

И в полном противоречии с тяжелыми мыслями, которые только что ею владели, бессмысленно подумала, что у них с Синцовым в конце концов все будет хорошо. Как и почему будет хорошо и что должно произойти, чтобы им снова стало хорошо, она сейчас уже не думала. Отбросила эти вопросы так, словно кто-то вдруг дал ей на это право…

Она лежала усталая и притихшая, ослабевшая от потери крови, готовая вот-вот заснуть. В вагонном проеме стало темно, санитар закрыл дверь и, пройдя в угол теплушки, присел и закурил там в уголке.

А летчик, лежавший рядом с Таней, после того как санитар отошел от них, тихо сказал ей:

– А я вас помню. Я вас возил один раз.

И Таня тоже вспомнила, как она летела с этим летчиком в прошлом году зимой на У-2, когда нужно было срочно доставить кровь, медикаменты и перевязочный материал в один из медсанбатов, оказавшийся тогда на несколько дней отрезанным вместе со всей дивизией. Не удавалось туда проехать, можно было только лететь. И она вызвалась и полетела с этим летчиком.

Но тогда он был одет по-зимнему, поэтому она его не сразу узнала.

– Что с вами, доктор? – спросил летчик.

– Немец напал на санитарную машину на дороге, – сказала Таня. И больше ничего не добавила; ее клонило ко сну.

– А мне с земли ногу прострелили, – сказал летчик. – Возвращался с офицером связи. Еле машину дотащил. Только сел, подбегают, говорят: «Не выключай мотора, члена Военного совета повезешь». А я на вид вроде ничего, сижу, а сапог полный крови!

Он подвинулся на своем тюфяке ближе к Тане и добавил тихо:

– Командующего убили. Член Военного совета туда, на место полетел, где его убили. Хотел со мной, а я не смог.

– Как командующего? – Таня даже не сразу поняла. – Какого командующего? – повторила она, подумав, что, может быть, погиб командующий воздушной армией, про которого – неизвестно, правда или нет, – но рассказывали, что он сам участвует в боевых вылетах. «Может, он погиб?» – подумала она. – Какого командующего?

– Какого? Серпилина. Кого же еще. Ехал на машине, и немцы из засады убили, – все так же вполголоса сказал летчик.

24

То, о чем Таня услышала от летчика и чему в первую минуту не поверила, произошло на самом деле, только не так, как сказал ей летчик, а по-другому.