Последняя глава

Чего добивался он своей назойливостью? Ничего. Он оказывал фрекен и всем другим любезности и ничего при этом не имел в виду, ему хотелось только иметь как можно больше пансионеров, чтобы был полный дом, а в данное время дом был не полон. Нет, у адвоката Руппрехта не было особых видов на нее; он не предполагал обзавестись домом, влюбиться, его одинаково занимала мысль о юноше Сельмере Эйде и об этой молодой даме — может быть, немного больше.

— Остальные друзья ваши, значит, не будут иметь удовольствия видеть вас сегодня? — спросил он. — Господин Бертельсен и его супруга очень будут на меня в претензии за это, непременно рассердятся. Они занимают № 107, в случае, если вы хотите к ним зайти. Ну, что же, не хотите?

№ 107! О, этот директор Руппрехт! Ко всем номерам в санатории он прибавил цифру сто, так что на дверях это выглядело грандиозно.

Если бы Андресен не выказал такого разочарования при виде фрекен д'Эспар, прогулка в санаторию была бы удачна для нее; но это немного оскорбило ее, ей казалось, что всюду будет то же самое. Какова же она будет через семь лет! — О, она должна опять поздороветь и похорошеть, стать очаровательной; нет того, чего она не сделала бы, чтобы снова похорошеть; когда настанет время, она вставит себе зуб на штифте.

А вообще-то прогулка была удачная. Все относились к ней бережно, никто не намекал на то, что она живет в доме убийцы, имени господина Флеминга, никто даже не произнес. И во всяком случае прогулка оправдала себя: она сберегла ей деньги.

Она возвращается назад на сэтер, спешит назад: более, чем когда-либо боится она, что малютка Юлиус, может быть, проснулся и лежит и ждет ее. Этот маленький клопик, он такой миленький, когда берешь его на руки…

На дворе встречает ее Марта и шепчет:

— Здесь чужой.

— Чужой?

— Какой-то мужчина. Он сидит в дровяном сарае и ждет тебя.

— Я никого не знаю. Юлиус не спит?

— Он проснулся, было, я дала ему молока, и он снова уснул…

— Вот этот мужчина! — шепнула Марта. То был Самоубийца.

— Это вы, господин Магнус! Мы сейчас говорили о вас в санатории, что вас нет, что вы еще не вернулись…

Самоубийца ничего не ответил.

ГЛАВА XVII

Самоубийца имел расстроенный вид, словно он провел несколько дней, не заходя в дом: платье на нем было новое, но в беспорядке, волосы завиты, но в них масса хвойных игл. Ранка его на руке, во всяком случае, зажила.

— Откуда вы? — спросила фрекен.

— Откуда? Что же мне сказать вам? — ответил Самоубийца, оглядываясь. — Никто здесь не слышит нас?

— Никто.

— Я из дому. Я ведь поехал туда, чтобы уладить кое-что, устроить так, чтобы возможно стало жить. Простите, если я навожу на вас тоску! — вдруг сказал Самоубийца.

— Вы вовсе не наводите на меня тоску. Но что с вами? Вы боитесь чегонибудь?

— Да.

— Не хотите ли зайти?

— Спасибо.

Они зашли в комнатку Марты и уселись там; это словно успокоило его, но он не спускал глаз с окна. Он начал рассказ свой совершенно бестолково:

— Всю ночь пролежал я в лесу, — сказал он, смущенно засмеявшись. Затем он рассказал фрекен, что доктора всегда мелют чепуху, он снова убедился в этом. — О, правда, фрекен, вы столько пережили в последнее время, я прочел об этом в газетах. Сколько здесь вашей вины и сколько виноваты другие? У каждого из нас свой крест, все мы грешны, все люди, все человеки!

Она испугалась, что он, может быть, по-своему обыкновению заведет обычные разглагольствования, и спросила:

— Не правда ли, вы около месяца были в отсутствии?

— Месяц, два, не знаю. Я ведь должен был испробовать новое средство; но подумайте, годился ли я для этого! Жил там, откладывал со дня на день, не мог решиться и ничего не сделал. Значит, нельзя винить средство? — скажете вы. И в известной степени вы будете правы. Но на что же мне средство, которое я не могу применить?

— Какое это средство?

— Трость, разве я не сказал вам?

— Трость…

— Разве я не рассказывал вам о трости? Я теперь ничего не помню, совсем потерял память. Да, доктор расхваливал это новое лекарство, говорил, что оно очень действительно, хорошо излечивает. Но если ты не годишься, чтобы применить его к делу? Вы говорите, два месяца? Ну вот, ходить, значит, два месяца и не решаться и, в конце концов, уехать, ничего не сделав! Кузнец поступил по-другому! Я вам не рассказал о кузнеце?

— Нет.

— Да и нечего рассказывать, просто докторская болтовня. Что это там шевелится? Вы не заметили?

Фрекен взглянула в окно:

— Там, наверно, ничего не было. Но вот что пришло мне в голову, господин Магнус, ели вы что-нибудь, не голодны ли вы?

— Ел ли я? Нет.

Она знала, как он разборчив в еде, но все-таки пошла к Марте и попросила ее приготовить какую-нибудь деревенскую еду, что только можно. Когда она вернулась, Самоубийца рычал, как собака, и глазел в окно.

— Там у опушки леса шевелится куст, — сказал он.

Фрекен:

— Это, конечно, ветер. Чего вы боитесь? Он не ответил.