Последняя глава

— Я иду по поручению, — ответила она, чтобы сразу же обезоружить его. — Я встретила доктора, и он просил меня передать тебе, что получено письмо на твое имя.

Она взяла на себя это поручение, он знал ведь о письме.

— Это письмо от Мосса, — сказал он, — дело не к спеху.

— Это место твоих обычных прогулок? — спросила она.

— Да, я сюда хожу.

— Приятно видеть место, где ты хорошо себя чувствуешь, — сказала она и с интересом оглянулась вокруг. — Ты сидишь на этом камне?

— Да, я сижу здесь.

— Здесь ты сидишь и оглядываешь окрестности. Да?

Он:

— Ты, значит, не спала?

— Нет, спала. Но вдруг почувствовала себя такой одинокой. И потом в соседнем номере были разговоры и болтовня.

— В 107? Это у Бертельсена. Он всегда останавливается в 107! Некий Бертельсен.

— Я подумала, не поехать ли мне домой и не вернуться ли сюда, к тебе, вместе с Леонорой?

— Сюда?

— Нет, может быть, и нет. Но поехать к нам и взглянуть на нее ты ведь не хочешь? И ты так долго одиноко жил, не знаю, было ли бы тебе приятно ее общество.

— Мы всегда можем подумать об этом. Не хочешь ли присесть и отдохнуть?

— Хорошо… Спасибо.

Полное смирение. Что и произвело на него свое действие; твердость его смягчилась, он стал уступчивее и спросил:

— Что тебе пришло в голову? Ты, значит, хотела приехать с ребенком сюда и жить здесь?

— Нет, не я. Боже сохрани, я так много и не воображала.

— Не мог же я один быть с нею?

— Я о себе не думала, совсем не думала в этом направлении. Нет.

— Здесь и место неподходящее, — сказал он, и в нем проснулось его старое недовольство этим местом. — Здесь вечная недостача мяса, мы живем форелями и консервами, а ребенок умер бы от плохого питания.

— Я не знаю, что надо делать, ты сам должен это сказать.

— Я сказал, что мы подумаем об этом, — ответил он, вставая. — Однако, здесь дует, для тебя становится холодно, вернемся в санаторию.

— Я не озябла, у меня такой толстый плащ.

— Вставай! Здесь горный ветер, ты этого не понимаешь. Она поднялась с места задолго до того, как он закончил говорить и по-прежнему была вся послушание. Они стали спускаться вниз. У оврага он протянул ей руку и помог ей перешагнуть через него; если бы действительно он хотел оказать ей помощь, он должен был бы протянуть ей обе руки и прижать ее к себе. Но и то, что он сделал, было больше, чем она ожидала, и у нее ноги подкосились. Когда она перешагнула через овраг, у нее ослабели колени, и она опустилась на землю.

— Да отдохни немного, — сказал он.

— Нет, это не то. Я просто в отчаянии. Вот ты гуляешь со мною и, так мил и добр… о, если бы я была такая, как раньше была, если бы приехала такою, какою я была прежде; но я так подурнела, так изменилась. И причинила тебе столько зла…

Он:

— Болтовня! Темнеет уже, пойдем вниз.

Ужин им подали в комнату. По-прежнему в 107 номере были гости и смех. Она спросила:

— Уехать мне завтра рано утром?

— И ты спрашиваешь об этом меня!

— Да, ты должен сказать.

— Нет, — коротко ответил он.

— Когда уходит утренний поезд?

— Ужасно рано, ты должна встать в четыре часа. Мне кажется, в этом никакого смысла нет.

— Конечно, нет… Спасибо!

Они поговорили еще немного, оба успокоились, и он дал ей понять, что даже неудобно ехать одной в поезде. Не то чтобы он предложил ее проводить домой, но выходило так, словно ничего невозможного в этом не было. Когда он пожелал ей спокойной ночи, лед, казалось, слегка растаял, он посмотрел на стену и сказал:

— Да, да… завтра мы увидимся.

Она схватила его руку и поблагодарила его, горячо поблагодарила за сегодняшний день; она дрожала, и когда он спросил, не знобит ли ее, ответила:

— Да.

— Это твоя прогулка на «Вышку». Ложись сейчас же, тебе надо уснуть.

Она сию же минуту начала расстегиваться и, пока он подошел к двери, сняла с себя плащ. Он немного удивился и остановился на минутку.

— Я делаю так, как ты сказал, — поспешила она объяснить ему; она озябла и зубы у нее стучали, а она все расстегивалась и расстегивалась…

Тут он совсем остановился. Его удивило, что она не пополнела, она была, как раньше; почему же она все время не снимала плаща?

— Правильно, разденься и ляг, тогда ты согреешься, — сказал он, чтобы чтонибудь сказать.

Она послушно стала раздеваться, возилась с одеждой, стаскивала ее и аккуратно складывала на стуле. Он спросил в величайшем изумлении:

— Но… почему же ты день целый не снимала плаща?

— Плаща? Мне холодно, — ответила она. — Это верно горный воздух, как ты сам сказал. Разве ты хотел бы, чтобы я сняла его?

— Нет, почему же, но…

— Нет, — сказала и она, покачав головою. — В общем я так изменилась, для меня теперь как раз подходит такой бабий плащ. Это все равно.

— Чем изменилась?

— О, боже, неужели ты не замечаешь? У меня стала противная кожа и плоская грудь, прямо висит у меня грудь. — Вдруг она взглянула на него большими глазами и спросила:

— А ты что думал?

— Я? Ничего.

— Ты глядишь на меня удивленными глазами. Скажи, что ты думал?

— Я не видел в тебе никакой перемены, — сказал он.

— А, понимаю! — вырвалось у нее. — Ты думал, что я принуждена к этому… да, что я должна кое-что скрывать под плащом.

— Но ведь это не так.