Последняя глава

— Приятно получить подкрепление в деле уничтожения консервов в санатории, — сказал ему Самоубийца.

Чужой пропустил это мимо ушей и храбро принялся зa мясные котлеты, — он был голоден. Самоубийца спросил:

— Вы приехали через горы, господин пастор? Чужой уставился на него:

— Это вы про меня? Я не пастор, я — ректор. Самоубийца в замешательстве:

— Ректор?

Чужой достал свою карточку и передал ее Самоубийце.

Тот читает:

— Франк Оливер, доктор филологии, ректор.

— Виноват! — изворачивается Самоубийца. — Это болван инспектор сделал из вас священника.

Все равно Самоубийца уже раз навсегда возымел зуб против этого новичка и перенес ее со священника на ректора. Ведь это было во всяком случае то самое лицо, которое хотело сделать это бездомным. За все время, пока ректор жил в Торахусе, Самоубийца не раз находил случай показать ему свое недоброжелательство.

Этот бедный ректор Оливер не делал, впрочем, ничего плохого: если о нем нельзя было сказать много, так и против него ничего нельзя было сказать. Он был худ от учености и плохого питания, пальто висело на нем, как на вешалке, у него были жидкие волосы и редкая борода, седые при этом — все это так. Но это еще не все. Внутренние достоинства побуждали его высоко держать голову. Он не прятался, было что-то наивное в его солидном самомнении, он спешил назвать свою фамилию и титул, чтобы внушить уважение. Вполне понятно! Разве ректор Оливер не достиг высшей цели в жизни? А кто достиг ее? Он достиг того, к чему столь многие стремятся совершенно бесплодно. Он занимал значительное положение в школьном мире и сам питал неподдельное уважение к этому положению; это делали, конечно, и все другие люди, без всякого исключения. В чем было его призвание, его деятельность? Разве он не принимал участия в создании народной культуры? Разве не приобщал он весь средний класс к школьной цивилизации? Прекрасно. Если юношество перестало быть невежественным, то оно обязано было этим ему, он распространял свет своего знания, искоренял безграмотных, и Норвегия просвещалась.

В своей повседневной жизни ректор Оливер нынче уже ни к чему не стремится, но ничего и не избегает, каков он есть, таков и есть. Судьба его завершена, корабль его в гавани. Отныне он невозмутимо живет год за годом, он уже не изменяется. Законы страны позволяют ему зарабатывать свой хлеб тем, что он делает. Он глава школы: слово ректора — закон!

Ему слегка непривычно, правда, поселиться в доме, обитаемом полусотнею незнакомых людей, но не прошло и нескольких часов, как его уже знали, здоровались с ним, внимательно прислушивались к его словам, вставали и предлагали ему свой стул. Чтобы приобрести расположение ректора, публика занималась также его детьми и проводила целые часы в болтовне с ними.

Но Самоубийца косился на него.

— Знаете что, — сказал он Моссу. — Этот поп — этот ректор — он, понятно, выдал себя за священника, чтобы получить комнату. Ловко придумано; но менято он не провел.

Зашли, наконец, опять разговоры о покупке Даниэлева быка для санатории.

— Почему сейчас? — спрашивал Самоубийца. — Почему не раньше? Как раз теперь, когда мы заполучили публику, которая может жить котлетами из консервированного мяса, — теперь-то мы и получаем быка!

Он совсем переменил направление, с быком время еще терпело, он агитировал и среди гостей, и среди персонала за отсрочку покупки. Ее можно было отложить до отъезда ректора, надолго ли хватило бы в противном случае бычьей туши! Ну, видано ли было столько жадности и негостеприимства, как у этого Самоубийцы! Впрочем, никто и не обращал внимания на его болтовню.

— Вы разве не собираетесь умереть? — спросил его с улыбкой инспектор. — Чего вы так хлопочете об еде?

Бык был куплен.

Они не сделали бы этого, если бы предвидели последствия, в этом их оправдание; большим грехом и тяжелой ответственностью было бы меньше у них на душе, если бы они бросили это дело. Они могли рассуждать по этому поводу потом, пререкаться, сваливать вину друг на друга — того, что произошло, переделать было нельзя. Им оставалось лишь ломать себе руки и причитать.

Да, Даниэль теперь вполне мог продать этого быка в санаторию. Несколько сотен крон составляют деньги для человека, живущего на Торахусском сэтере…

И в лесах, и в горах деньги найдут себе применение. Многое, с его точки зрения, говорило в пользу совершения сделки именно сейчас: лето шло к концу, трава на выгоне становилась хуже, цена была высокая. К тому же маленький бычок хорошо подрос за лето и мог теперь заступить место большого.

И вот два человека отправились на Даниэлев сэтер, чтобы привести быка в санаторию — то были скотник и почтальон. У них была веревка, которую скотник искусно замотал вокруг шеи и морды быка.

— Немножко жидка веревка-то, — сказал Даниэль.

— Веревка толстая, — успокоительно заметил скотник. Однако еще до того, как они начали свое странствие, у Даниэля зашевелились сомнения и он сказал:

— Неизвестно, удастся ли вам привести быка домой. Скотник присвистнул и изрек, что это не первый бык в его жизни, с которым ему приходится иметь дело.