Последняя игра чернокнижника

— Это же очевидно. В нашем таких технологий, которые вообще не поддаются магическому воздействию, нет.

— То есть это не Земля?

— В каком смысле — земля? Здание, конечно, находится на земле. В небо могут подниматься только крылатые эйохи. Мои предшественники давно открыли существование других миров. Допускаю, что они находятся прямо здесь, в этом же пространстве, просто сдвинуты на толщину волоска друг от друга. В общем… давай сначала тобой займемся.

Я сжалась от того, что мужчина положил руки мне на талию и крепко сжал. А потом одну переместил на грудь и повел по всему корпусу, зачем-то произнося вслух очевидное:

— Две почки. Сердце смещено немного влево. Это… печень? У тебя есть и печень, Катя! — он будто поздравил. — Похоже, твоя физиология полностью соответствует нашей, что радует. Селезенка как будто немного смещена, но это может быть результатом общей травмы. Внутренние гематомы. Но в целом, все поправимо.

Я подумала над его непонятным облегчением. Вероятно, он тут что-то наподобие доктора, и добавила к его выводам, чтобы хоть чем-то помочь:

— У меня четвертая группа крови, айх…

— Ноттен, — подсказал он. — Четвертая группа — как это? — он схватил меня за запястье, прижался широким носом и с шумом втянул воздух. — А-а, понял. Твои предки вступали в смешанные браки с представителями разных магических истоков?

— Вряд ли, — ответила я и почувствовала, как на апатию накатывает истерический хохот. — Хотя откуда мне знать? Я детдомовка и воровка, в данный момент мотающая срок за… да много за что. Может, мой прадедушка был благородным вампиром Эдвардом Калленом, а дядюшка — чернокнижником? Просто мне забыли сообщить.

Толстяк вдруг резко наклонился к моему уху и прошипел:

— Тихо! Тс-с, дуреха! Не зови его, он может почуять упоминание! Не хочешь видеть зла — не кричи его имя.

Я уставилась в небесно-голубые очи и промолчала. Даже не осмелилась уточнить, кого именно я зову — прадедушку или вампира. Но смеяться вмиг расхотелось — кажется, толстяк говорил серьезно. Он подхватил меня за затылок, помог вновь сесть и влил в рот густую жидкость. Я даже вкуса не поняла, но после первого глотка почувствовала облегчение.

— Это не должно повредить, раз твоя пищеварительная система работает по тому же принципу. Через цин попробуем более сильное средство, если с этим не возникнет проблем. А пока спи. Спи, Катя.

Толстяк вышел из помещения, хлопнув дверью. Спать я не хотела — особенно на фоне отступающей боли. Этот откат был настолько ошеломляющим, будто из каждой клетки вытаскивают микро-иглу. Я просто стонала от удовольствия отступающего мучения. Но, освобожденная от боли, голова заполнялась мыслями. И радоваться было нечему. Хотя, может, все теперь, наоборот, наладится? Какой-то совершенно другой мир, абсолютно чистый лист биографии, а Ноттен производит самое лучшее впечатление.

Когда-то я думала, что самый страшный день в моей жизни случился, когда нас взяли на вооруженном ограблении. Я всего лишь стояла на стреме возле магазинчика, но за мной уже значился условный за воровство, потому судья была неумолима. Мне дали меньше, чем остальным, всего полтора года. И я даже успокаивала себя тем, что из нашей компании мало кто пока обошелся без срока. Тюрьмы я тем не менее боялась. Но все оказалось не так страшно, как я читала в дешевых детективчиках. У многих женщин за стенкой оставались семьи, к которым они хотели вернуться, потому и вели себя спокойно, никаких серьезных разборок за два месяца отбывки я так и не увидела. Мне повезло — в общей камере с нами была Тамарка, какая-то по-бытейски мудрая и бесконечно спокойная женщина. Она и мне сумела объяснить, как себя вести, и мелкие конфликты на корню улаживала. А по вечерам в темноте нам рассказывала сказки — смешно, конечно: лежат себе преступницы и слушают детскую чушь, но никто не перебивает, каждое слово ловят. Сказок Тамарка знала много — у нее двое детей, которые остались на попечении сестры. С каким-то поразительным простодушием и без спроса она переносила на нас заботу, а мы — и не только те, кто о матерях лишь в книгах читал — вкушали ее сказки и боялись дышать, чтобы настроение не сбить.

Когда мне предложили сделку, подумала, что причиной выбора стало мое сиротство, никто меня на воле не ждет. Увели в кабинет, майор вышел и оставил меня с тремя мужиками в медицинских халатах. Они очень долго расписывали мне мою же загубленную судьбу, и что в девятнадцать лет я еще могла бы начать жить иначе — и для этого мне желательно оказаться на свободе. Суть сделки заключалась в добровольном участии в каком-то научном эксперименте, который они претенциозно назвали «временным перемещением», а взамен обещали включить меня в программу амнистии. Не могу сказать точно, почему тогда отказалась. То ли их скользкие взгляды не вызывали доверия, то ли Тамаркины сказки делали мое существование в камере не таким уж и ужасным. А пропаду в этих их экспериментах, никто и не заметит.