Последняя из рода Тюдор

– Тогда с французским послом? – не унимается она. – Потому что до меня доходят слухи отовсюду, что вы недовольны вашим положением при дворе. Должна сказать, что ума не приложу, как я могу вас порадовать. К тому же, – и мне становится понятно, что она получает особое удовольствие от этих слов, – не понимаю, с чего это я должна вас радовать, учитывая тот факт, что это ваша сестра захватила мой трон.

Стоило ей заговорить о Джейн, как я забыла все свои страхи. Я почувствовала волну ярости, такую же жаркую и сильную, как недавняя волна страсти. Я не позволю этой рыжей узурпаторше оскорблять память моей сестры.

– Не тратьте ваших усилий на то, чтобы приносить мне радость, – холодно произнесла я. – Я всего лишь немного опоздала.

Она могла бы на этом и остановиться, у нее хватало и других забот, более серьезных, чем моя дерзость. Однако ее тонко выщипанные брови уже поползли вверх.

– Ну, в этом-то вы точно правы, – шипит она. – Я совершенно не обязана вас ублажать. Вы совершенно не годны для службы королеве. Что вы мне можете дать? Вы опаздываете и грубите, ваша мать вечно больна, а сестра так вообще не доросла до размера человека. Никто из вас троих не служит мне как настоящая фрейлина. Или мне стоит быть точнее и сказать «из вас двух с половиной»?

Не стоило ей подшучивать над моей сестрой, потому что я потеряла всякий контроль над собой из-за охватившей меня злости.

– О, не стоит делать что-то для меня, Ваше Величество! Вы еще столького не сделали для Дадли! Вот уж для кого вы не жалеете сил, – громко и внятно произношу я, глядя прямо в ее бледное лицо. Ее глаза стали расширяться от ужаса.

Бесс Сен Лу тихо вскрикивает, а Роберт Дадли изображает суровую мину. Мария прижала ладошки к губам и тоже широко распахнула глаза. Сама же Елизавета не издает ни звука, лишь только рука, в которой она сжимает веер, чуть подрагивает, выдавая ее усилия взять себя в руки. Она даже не смотрит на Роберта Дадли, но поднимает взгляд на Уильяма Сесила, который склоняет голову, словно желая нашептать что-то ей на ухо. Он может ничего не говорить, она и так знает, что если позволит себе гневный ответ, то тем самым развернет яркую вывеску над собором Святого Павла, и тогда все узнают, что именно я ей сказала. Сесил торопливо рекомендует ей отнестись к моим словам с пренебрежением, тем самым превратив мое оскорбление в шутку.

Она приоткрывает розовые губы и начинает громко смеяться, но смех больше похож на хриплое карканье.

– Какая вы, однако, смешная, леди Катерина, – выдавливает она и встает с трона, чтобы пройти в другой конец приемного зала и поговорить там с кем-то еще. Пусть этот человек обращается к ней с незначительным вопросом, но это позволяет ей сбежать от моего праведного гнева.

Еще даже не повернув головы, я ощущаю присутствие Неда рядом. Его глаза сияют от гордости.

– Виват

, – тихо произносит он. – Виват, регина!

За оскорбление ее королевского величества я попадаю в ужасную немилость. Ни одна из фрейлин не рискует разговаривать со мной, тем более при свидетелях, а испанский посол кланяется мне на людях, но избегает лично. Никто не обращает на меня внимания, кроме Неда, моего любимого Неда. Если он любит меня, то мне нет дела до остальных.

Елизавета пребывает в худшем из настроений под влиянием известий о нашей кузине Марии Шотландской, получившей французский трон и поддержку королевской семьи, подкрепляющей ее претензии на английскую корону. Никто не смеет к ней приближаться, и только Роберт Дадли может отвлечь от снедающих ее страхов.

– Будь осторожна, – говорит моя сестра Мария, проявляя мудрость, достойную женщины гораздо более выдающегося роста. – Тебе нельзя обижать королеву. При дворе есть только одна женщина, которая может говорить ей правду и кто может призывать ее к ответу.

– Ты имеешь в виду увещевания Кэт Эшли? – смеюсь я.

На губах Марии появилась скорая улыбка.

– Господи, как бы я хотела, чтобы ты сама это видела, – говорит она. – Это было самое настоящее представление! Леди Эшли на коленях умоляла королеву не привечать Роберта Дадли так открыто, клянясь, что та рискует своей репутацией, напоминая, что если мужчина женат, то ему не пристало проводить столько времени в обществе королевы. А Елизавета заявляла, что если она любит сэра Роберта, то ничто на свете не сможет ее остановить.

– А вы-то все что ей говорили? – спрашиваю я. – Вы, фрейлины?

Этот разговор, о котором рассказывала сестра, произошел в спальне Елизаветы, когда она одевалась. Кэт Эшли, бывшая гувернантка королевы, единственная женщина, у которой хватило силы духа сказать Елизавете, что все королевство считает ее шлюхой, а Роберта Дадли – амбициозным прелюбодеем. И Марии повезло наблюдать эту сцену собственными глазами. Она держала в руках золотые шнурки, чтобы зашнуровать туфли Елизаветы, когда Кэт упала на колени, чтобы молить королеву не вести себя подобно базарной девке.