Последняя крестьянка

Конечно, городскому мальчику, впервые увидевшему котят, было очень интересно с ними повозиться. Он с удивлением и восторгом смотрел на расползающихся по дивану котят, осторожно брал их и складывал снова в кучку, рассматривал мордочки, еще не полностью раскрывшиеся глазки, трогал их короткие дрожащие хвостики, счастливым взглядом приглашал и меня полюбоваться этими, еще не ставшими пушистыми, мышиного цвета существами.

А я любовалась Вовкой.

Если бы тогда меня спросили, что такое счастье, я показала бы на стоящего на коленях перед диваном Вовку. Глядя на увлеченного котятами племянника, я вспомнила слова Пушкина — «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Но мгновенье, оно и есть мгновенье…

Прошел день или два, я вернулась с работы и на скамейке возле палисадника увидела следующее.

На этой скамейке какой-то, как мне показалось, потерянный, сидел мой отец. Рядом стояла лопата. И рядом же стоял Вовка. Вцепившись в колени деда, весь подавшись к нему и запрокинув к нему лицо, он каким-то вздрагивающим срывающимся голосом произносил только одно слово — «дедушка, ну, дедушка…»

И столько отчаяния, мольбы и ожидания было в его голосе, что у меня сжалось сердце.

Я поняла, что произошло что-то ужасное. На мой вопросительный взгляд отец как-то растерянно махнул мне рукой, что означало — «уйди».

Я вбежала в дом. Мать ходила из угла в угол, бесцельно переставляла что-то на столе.

— Что случилось? — спросила я. Она повернула ко мне расстроенное лицо и сказала:

— Отец котят закопал в саду. Только что. А Вовка случайно увидел. Вот плачет.

Я снова вышла.

Нет, Вовка не плакал. Разве можно назвать плачем это неописуемое состояние мальчика.

Увидев меня, Вовка повернул ко мне лицо. Его широко раскрытые глаза врезались в мою память. В них было и изумление, и боль, и мольба, и надежда, и ужас от того, что еще чуть-чуть и никто не сможет ему помочь.

Он не кричал, не требовал, не топал ногами. Он как будто догадывался, что есть в этом еще не познанном им до конца мире какой-то закон, правило, по которому и поступил его дед. И он просил нарушить это чудовищное, непонятное ему правило, умолял и надеялся. И эта надежда не давала вылиться слезам отчаяния из его глаз. И они, эти доверчивые, переполненные до краев слезами, детские глаза, превратились в озера, в озера нарастающего горя. Надежда убывала с каждой секундой и торопила его. Он подбежал к лопате, схватил ее тяжеленную, втащил на колени деду и, продолжая шептать «дедушка», искал его взгляда.

Отец посмотрел на меня, затем на внука и… слегка оттолкнул его от себя:

— Беги, может, успеешь…

И вот тут Вовка заревел. С этим ревом он понесся в сад. Это был плач. Плач и освобождающий его маленькое сердечко от боли и плач от страха, что он может не успеть и ужасное свершится.

Пробежав несколько шагов, Вовка с размаху упал, зацепившись за что-то, тут же вскочил и, не переставая реветь, скрылся в саду.

Я хотела бежать следом, но отец остановил меня — Пусть сам.

Я села на скамейку. Мы помолчали. — Успеет, — почувствовав мое беспокойство, сказал отец.

И вот, в моей памяти снова та же скамейка.

На скамейке сидит мой отец. Он со спокойной улыбкой смотрит на стоящего рядом внука. Внук тоже улыбается. Улыбка его смущенная и немного виноватая. Он как будто извиняется, что нарушил или отменил какое-то установленное людьми правило, плохое правило. Его большие серые глаза еще не высохли от слез. Одна нога — в башмаке, другая — босая. Вероятно, когда Вовка падал, башмак соскочил с его ноги. Колени и руки в земле, лицо — тоже. Вовка судорожно вздыхает, он еще не совсем отошел от потрясения. Завернутый подол его клетчатой рубашки тяжело отвис. Вовка придерживает его руками. Там — котята. Он осторожно выкладывает пищащих котят в неизвестно откуда взявшуюся старую зимнюю мужскую шапку. Встает на коленки перед скамейкой и смотрит на котят. Мы тоже смотрим, на котят и на Вовку. В лице этого немного робкого мальчика я замечаю самоуважение — он спас котят. Сам. С уважением смотрит на него и подошедшая детвора. Вовка снова судорожно и облегченно вздыхает.

Вечереет. В воздухе густо пахнет сиренью. Она над нами в палисаднике. Я поднимаюсь, срываю веточку, вдыхаю ее аромат, Рассматриваю сиреневую кисть и среди обычных четырехлепестковых цветков нахожу чашечку с пятью лепестками. Срываю и съедаю ее. Так принято.

Сейчас Вовки нет в России. Я не знаю, где он.

Где ты, Вовка?

11.12.2013 г.

Вниз по течению

Предисловие к рассказу

Д

ело было летом, я только что закончила рассказ и бездельничала, сидя у палисадника под сиренью и рассматривая сорванную сиреневую кисть. Вот если найду пятилепестковый цветок, — загадала я, — то в голову мне придет интересная тема для моего нового рассказа. И нашла. Только не пять лепестков было в цветке, а целых восемь. Значит, рассказ будет очень оригинальный, обрадовалась я, сжевала цветок и стала ждать тему.

Ждать мне пришлось не очень долго.