Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Расстояние между нами – десять метров. Я высовываюсь из окна, перегнувшись через подоконник, словно хочу полюбоваться недоступной свободой. А бедняжка Фридель не может сделать даже этого: в ее бараке царит самый строгий лагерный режим. И если я все-таки могу свободно ходить хотя бы по территории нашего лагеря, то Фридель даже это «удовольствие» недоступно.

Я живу в Девятом бараке, где находится одно из отделений госпиталя для арестантов. А Фридель – в Десятом бараке. У них, в Десятом бараке, тоже лежат больные, но совсем не такие, как в нашем. У нас лежат те, кто заболел из-за жестокого обращения, голода и непосильной работы. Собственно, их болезни вызваны естественными причинами и соответствуют установленному диагнозу.

А Десятый барак называется экспериментальным. Там находятся женщины, над которыми врачи издеваются так, как никто и никогда не издевался над главным и самым прекрасным предназначением женщин: их женской сущностью, их возможностью стать матерью.

На долю этих женщин выпали такие жуткие мучения, что, попав в подобную ситуацию, даже одержимая страстью к мазохизму девушка покончила бы с собой, не вынеся подобных издевательств. Однако в Десятом бараке нет места необузданным желаниям. Здесь сосредоточено то, что составляет высшее проявление мании величия Ubermensch[3], основанное вдобавок на некотором материальном интересе.

Мы помнили обо всем этом, когда смотрели на равнины Южной Польши, и как же нам хотелось вырваться из-за ограды, убежать в луга и леса, затаиться там и никогда больше не смотреть поверх забора на отроги Северных Карпат.

Но мы знали и еще кое-что. Мы знали, что всем нам уготована одна судьба и единственный способ выйти отсюда на свободу – смерть.

Мы знали: смерть в лагере может выглядеть по-разному. Иногда она является как честный боец, с которым могут сразиться доктора. И хотя у такой смерти есть могущественные союзники – голод, холод и вши, – она все-таки остается естественной и ее можно считать почти нормальной.

Но с нами этого не случится. К нам придет другая смерть, та, которой уже умерли миллионы прошедших прежде нас через этот лагерь.

Эта смерть придет к нам тихо и незаметно, почти без запаха.

Мы всегда помнили: смерть постоянно присутствует среди нас, только скрытая, словно под шапкой-невидимкой, и потому незримая. Мы знали даже, что она носит военную форму, потому что у газового крана сидит человек… то есть нет, не человек, конечно, а – эсэсовец.

Вот почему мы так жадно глядели на голубые, недоступные для нас горы, всего в тридцати пяти километрах отсюда.

Вот почему я высовывался из окна и смотрел на Десятый барак, где у окна стояла она.

Вот почему она изо всех сил сжимала пальцами занавески, закрывающие окно.

Вот почему она прижималась лбом к оконному стеклу, ведь ее желание увидеть меня было так же неисполнимо, как и наше общее желание добраться однажды до далеких голубых гор.

Глава 2

Молодая травка уже пробивалась сквозь землю, коричневые почки лопались, выпуская клейкие листочки, и ласковые лучи весеннего солнца становились все жарче с каждым днем, пробуждая природу к новой жизни. Но ледяное дыхание смерти чувствовалось по всей земле. Шла весна 1943 года.

Немцы глубоко завязли в снегах России, но чем все это может кончиться, было пока что непонятно.

Да и союзники, похоже, тоже не собирались высаживаться на наши берега. А насилие, терзавшее Европу, становилось все свирепее и непереносимее.

Завоеватели забавлялись, играя с евреями, словно сытая кошка с мышью. Ночь за ночью по улицам Амстердама проносились грузовики и мотоциклы, грохот тяжелых подкованных сапог разносился над водой, нарушая покой еще недавно мирных каналов.

Всех свозили в Westerbork

[4], где пойманных мышей оставляли на время в покое. Им позволялось свободно передвигаться по территории лагеря, получать посылки от семьи и друзей. И все они посылали в Амстердам бодрые письма, в которых писали: «Знаете ли, со мной все в порядке», и этим, сами того не понимая, стимулировали тех, кто еще оставался в городе, пойти и сдаться силам Grune Polizei [5].

Пребывание в Вестерборке давало евреям иллюзию, что, должно быть, все еще наладится, и хотя они пока что не являются частью общества, но со временем, когда закончится война, их изоляция тоже должна закончиться, и они вернутся домой.

Обитатели Вестерборка даже песенку сочинили:

Вот война закончится,И мы домой вернемся…