Последняя поэма

Как терпелива была ты со мнойВсе ночи и дни,Как часто легкой стопойДорогой судьбы шла за мною по следу...Так позволь мне теперь,Как последний прощальный дар,Пропеть эту песнь победы!Как часто старался я зря —Священный жизни огоньНе загорался:

Разжечь его я не мог,И таял бесследно в небеГорький дымокКак часто во тьме ночнойБлуждающими огнямиВозникали чьи-то черты,И тут же вновь угасалиВ безвременье пустоты.А сегодня перед тобойВозгорелся огонь святой

И вздымается ввысь, пылая,Благословляя меня.Я тебе эту песнь посвящаю, —Дар последний на склоне дня.Прими мое приношенье, —Жизни полное воплощенье.Пусть руки твоей прикосновеньеНавсегда осенит меня.Ты моею стала судьбой,Полной силы и вдохновенья;

Пусть же страсть моя и преклоненьеНавсегда пребудут с тобой!

XIII

ТРЕВОГА 

С утра Лабонно не могла заниматься. Гулять она тоже не пошла. Омито сказал, что не увидит ее до отъезда из Шиллонга. Ей самой придется помочь ему выполнить это решение и не появляться на тропе, по которой он должен был пройти. Лабонно очень хотелось встретить его там, но пришлось подавить в себе это желание.

Джогомайя вставала всегда рано, совершала омовение и отправлялась за цветами для утреннего приношения. Но сегодня Лабонно еще до ее ухода вышла из дома и уселась под эвкалиптом. В руках у нее были две книги, но только для того, чтобы обмануть себя и окружающих. Книги были раскрыты, время шло, а она не перевернула даже страницы. Внутренний голос твердил ей, что великий праздник ее жизни окончился вчера. Утреннее небо все в пятнах света и тени временами очищалось, словно кто-то могучей рукой протирал лазурь. Лабонно была убеждена, что Омито — вечный беглец и что если он исчезнет, то исчезнет бесследно. Он идет по дороге, и каждая встреча пробуждает в нем песню любви, но проходит ночь, песня обрывается, путник идет дальше. Поэтому Лабонно казалось, что ее песня никогда не будет допета. Сегодня мука этой незавершенности казалась разлитой в утреннем свете, а горе безвременной разлуки — во влажном воздухе.

Но неожиданно в девять часов Омито ворвался в дом и стал звать Джогомайю.

Джогомайя уже окончила утреннюю молитву и была в кладовой, Сегодня ей тоже было не по себе. Омито так долго наполнял ее дом и ее любящую душу своей болтовней, живостью и смехом! Гнетущая мысль об его отъезде тяготила ее все утро — так тяжесть дождевых капель отягощает цветы, сгибая их до земли. Опечаленная разлукой, она не просила Лабонно помочь ей в хозяйственных делах. Она понимала, что Лабонно надо побыть одной, вдали от людских глаз.

Услышав голос Омито, Лабонно вскочила; книги упали с ее колен, но она этого даже не заметила. Джогомайя выбежала из кладовой.

— Что случилось, Омито? — спросила она. — Землетрясение?

— Вот именно, землетрясение! Я уже отослал вещи, машина была готова, я захожу на почту узнать, нет ли писем, а там — телеграмма!

Взглянув в лицо Омито, Джогомайя встревоженно спросила:

— Я надеюсь, вести хорошие?

Лабонно вошла в дом. Омито произнес с подавленным видом:

— Сегодня вечером приезжает Сисси, моя сестра, со своей подругой Кэтти Миттер и ее братом Нореном.

— Что же ты расстраиваешься, мой мальчик? Я слышала, что неподалеку есть свободный дом. А если тебе никак не удастся достать им квартиру, разве у меня здесь не найдется места?

— Об этом я не беспокоюсь, Они сами заказали по телеграфу комнаты в отеле.

— Во всяком случае, я не хочу, чтобы они застали тебя в твоей жалкой лачуге. Они могут осудить нас за твои безумства.

— Да, мой рай потерян. Прощай мое неблагоустроенное небо! Мои сны теперь улетят из уютного гнездышка в изголовье моей простой кровати. Потому что мне тоже придется покинуть ее и поселиться в самом лучшем номере фешенебельного отеля!

В его словах не было ничего особенного, однако Лабонно побледнела. До сих пор ей никогда не приходила в голову мысль о том, какое большое расстояние отделяет ее в обществе от Омито. Только теперь она вдруг поняла это. В том, что Омито собирался уехать в Калькутту, еще не было грозного признака разрыва. Но, узнав, что теперь он вынужден переселиться в отель, Лабонно почувствовала, что дом, который они создали в своих мечтах, никогда не воплотится в осязаемую форму.

Взглянув на Лабонно, Омито сказал Джогомайе: