Последние дни наших отцов

– Ты хоть не коллаборационист? – сурово спросит отец.

– Нет, папа! Я был в Лондоне! Меня завербовали в британские спецслужбы…

Мать ласково улыбнется и потреплет его по плечу.

– П-ф-ф, Ален все такой же шутник. Не говори глупости, милый. Британские спецслужбы… Это как твои успехи в кино, да?

– Это правда, клянусь!

Толстяк подумает, что родителям не дано понять, их ведь тоже не было в Уонборо. Но как больно, что его не принимают всерьез.

– Спецслужбы… – улыбнется отец. – Небось прятался, чтобы не отправили на принудительные работы? Тоже храбрость.

– Да, кстати, дорогой! – воскликнет мать. – Представляешь, когда освобождали город, соседский сын пошел воевать. Даже убил из карабина немца.

– Я тоже убивал!

– Ну-ну, не завидуй, сокровище мое. Главное, ты жив и здоров. И не коллаборационист.

Сидя на мусоре, Толстяк грустно вздохнул. Он не мог вернуться домой. Ему никто не поверит. Но ведь у него повязка… И все равно никто не поверит. Может, лучше вообще не говорить об УСО. Просто вернуться и сказать, что прятался, как последнее ничтожество, что он просто трус. Ему хотелось только одного – немножко любви. Чтобы мать прижала его к себе. Он вернется, снова увидит родителей, а потом, вечером, мать придет подоткнуть ему одеяло. Как раньше.

– Ты не могла бы прилечь со мной? – несмело попросит он после долгих колебаний.

Она засмеется. У матери такой красивый смех.

– Нет, дорогой. Для этого ты теперь слишком взрослый!

Она больше никогда с ним не приляжет. Может потому, что он ходил к шлюхам? Матери, наверно, это чувствуют. Толстяк плакал. Как возвращаются с войны? Он не знал.

Всю ночь гигант прятался в развалинах. Не осмеливаясь переступить порог своего дома. Ждал знака от судьбы и наконец уснул. Пробудившись с первыми лучами зари, он решил снова уехать. Куда угодно. И, вдыхая ледяной осенний бриз, пустился в путь. Ему хотелось идти долго, далеко. Подальше от мира. Он прошел просыпающийся город насквозь и возле собора встретил американский военный патруль. Все “джи-ай”[18] были чернокожими. Толстяк подошел и заговорил с ними на своем невообразимом английском.

* * *

Толстяк ехал в никуда. Волосы его трепал ветер. “Джи-ай” решили, что он забавный, и взяли его с собой. Они вместе выпили кофе на капоте джипа, а после солдаты предложили подвезти Толстяка, раз им по дороге. Они втиснулись в джип. Толстяк одарил компанию единственной фразой, какую мог правильно произнести по-английски: I am Alain and I love you.

Они выехали из города и довольно долго ехали на восток. Около полудня, на въезде в какую-то деревню, они заметили на улице скопление людей. Лучи ослепительного осеннего солнца лились на зрителей, их было два-три десятка. У машины со значком “Французских внутренних сил” бойцы держали молоденькую девушку и собирались ее обрить.

Подъехавший американский автомобиль на миг отвлек внимание от девушки. Толстяк вышел, зеваки расступались перед столь внушительной фигурой – офицер, видно, из Америки.

Миловидная белокурая девушка, бледная, с блестящими, но красными от слез глазами, стояла на коленях и плакала от страха. На лице у нее были синяки.

– Что здесь происходит? – спросил Толстяк человека, выглядевшего командиром.

– Коллаборационистка, – ответил командир, поразившись, как хорошо американец говорит по-французски.

Коллаборационистка – это плохо. Клод говорил, что их всех надо будет судить. Но на девушку жалко было смотреть. Толстяк подумал, что, наверно, все коллаборационисты выглядят жалкими, когда их поймают, – страх всех делает на одно лицо.

– В чем ее вина?

– Она бошевская шлюха. Так их любит, что шла за конвоями Вер-говна.

– Это что за Вер-говно? – не понял Толстяк.

– Вермахт. Ну в насмешку.

Они помолчали. Толстяк смотрел на девушку. Он знал шлюх. Совсем молодая. Взял ее худенькое личико в свои огромные ручищи; она закрыла глаза в ожидании пощечин, но он ласково погладил ее по щеке.

– Ты коллаборационистка? – тихо спросил он.

– Нет, офицер.

– Тогда почему ты была с немцами?

– Голодная была, офицер. Вы когда-нибудь были голодны?

Он подумал. Да. Или нет. На самом деле он не знал. Голод – это отчаяние. Дать себя изнасиловать за еду не значит быть коллаборационисткой. По крайней мере, не так он себе это представлял. Он пристально посмотрел на нее.

– Никто девочку брить не будет, – заявил он, секунду подумав.

– Это почему? – спросил командир.

– Потому что я так сказал.

– Францией управляют только свободные французы, а не америкосы.

– Значит потому, что вы – не немцы и не звери. И вообще, что за несуразная идея – брить людям головы? Люди такое с людьми не делают.

– Немцы делали куда хуже.

– Возможно. Но здесь не соревнование.

Тот промолчал. Толстяк взял девушку за руку и помог ей подняться, ручка у нее была крошечная. Он отвел ее к машине. Никто не возражал. Она уселась между солдатами, джип тронулся с места под приветственные крики толпы и рев клаксона: шофер сигналил в честь обретенной свободы. Вскоре девушка уснула, прислонившись головой к плечу Толстяка. Он улыбнулся и тронул ее золотые волосы. В нем всколыхнулись далекие воспоминания.