Последние дни царской семьи

Депутаты были одеты по-дорожному: в пиджаках и имели «помятый» вид… Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествие и волнения… Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою… Воспалённые глаза, плохо выбритые щёки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг измятого в дороге воротника…

Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль – на угловом диване.

Вся мебель гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенам вагона и посредине образовалось свободное пространство.

Кончал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчётливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения Государя в пользу Цесаревича Алексея, при регентстве Вёл. Кн. Михаила Александровича…

– К чему эти повторения, – подумал я, упустив из виду, что депутатам не известно решение Государя, уже принятое днём, за много часов до их приезда…

В это время плавная речь Гучкова как бы перебилась голосом Государя.

– Сегодня в 3 часа дня я уже принял решение о собственном отречении, которое и остаётся неизменным. Вначале я полагал передать престол моему сыну Алексею, но затем, обдумав положение, переменил своё решение и ныне отрекаюсь за себя и своего сына, в пользу моего брата Михаила… Я желал бы сохранить сына при себе, и вы, конечно, поймёте, – произнёс он волнуясь, – те чувства, которые мною руководят в данном желании…

Содержание последних слов было для генерала Рузского и меня полною неожиданностью! Мы переглянулись, но, очевидно, ни он, ни тем более я не могли вмешаться в разговор, который вёлся между Государем и членами законодательных палат и при котором мы лишь присутствовали в качестве свидетелей.

К немалому моему удивлению, против решения, объявленного Государем, не протестовали ни Гучков, ни Шульгин…

Государь, несколько помолчав, встал, намереваясь пройти в свой вагон. Поднялись со своих мест и все мы, молча и почтительно проводив Императора взглядами…

                               * * *

А. И. Гучков и В. В. Шульгин отошли в угол вагона и стали о чём-то вполголоса совещаться.

Выждав несколько, я подошёл к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в Комиссии обороны Государственной Думы. – А. И. долго был Председателем этой комиссии, я же часто её посещал в качестве представителя Главного управления Генерального штаба по различным вопросам военного характера.

– Скажите, Александр Иванович, – спросил я, – насколько решение Императора Николая II отречься от престола не только за себя, но и за сына является согласованным с нашими основными законами?.. Не вызовет ли такое решение в будущем тяжёлых последствий?

– Не думаю, – ответил мой собеседник, – но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь с ним к В. В. Шульгину, который у нас является специалистом по такого рода государственно-юридическим вопросам.

И тут же Гучков познакомил меня с Шульгиным, с которым я до того времени знаком не был.

– Видите ли, – сказал В. В., выслушав меня, – несомненно здесь юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, столь ненавидимой в России.

При таких условиях останутся прежние влияния и самый отход от власти родителей малолетнего Императора станет фиктивным; едва ли таким решением удовлетворится страна. Если же отстранить отца и мать совсем от ребёнка, то этим будет косвенно ещё более подорвано слабое здоровье цесаревича Алексея, не говоря уже о том, что его воспитание явится ненормальным. Терновым венком страданий будут увенчаны головы всех троих!..

Возбуждённый мною вопрос, ныне, после трагической смерти всех лиц, о коих шла речь, потерял, конечно, всякое практическое значение. Но в то время я считал его весьма важным, могущим иметь серьёзные последствия. Поэтому я чувствовал удовлетворение в том, что имел случай довести о нём до сведения тех, кто получил от Временного комитета Государственной Думы полномочия урегулировать вопрос отречения и в случае согласия на это Государя привезти в столицу соответственный документ.

Дальнейший разговор как-то не клеился…

Граф Фредерикс пытался, кажется, узнать у депутатов подробности сожжения его дома в столице, во время которого, как говорили, была сильно напугана его больная жена.

Но видно было, что и у почтенного восьмидесятилетнего старца его личные заботы отходили на второй план и что он полон был мыслями о тех событиях, кои совершались перед его глазами…

Минуты казались часами…

                               * * *

Но вот, наконец, вошёл Государь и принёс с собою текст манифеста, отпечатанный на пишущей машинке на нескольких белых листках телеграфных бланков. Насколько помню, это и был тот проект, который составляли в Ставке, но только несколько видоизменённый, соответственно последнему решению Государя.