Последние истории

Супруги режут бутерброды с сыром на квадратики и медленно, торжественно отправляют в рот. Жуют, глядя на нее. «Взгляд человеческой породы», — думает Ида и деликатно отводит глаза. Она смотрит на еду, но голода не ощущает. Подходит к раковине и, подставив ладонь ковшиком, пьет воду из-под крана.

Ида думала, что старики примутся расспрашивать ее о происшествии, но те молча едят мягкий сыр с помидорами и хлебом и лишь посматривают на гостью с довольным видом. Она отламывает кусочек сыра и кладет в рот. Но вкуса никакого не чувствует.

— Ни разу в жизни не попадала в аварию, даже мелкую, — говорит Ида. — Я всегда езжу очень осторожно. Должно быть, дорожный знак залепило снегом, я не знала, что там поворот. Взяла у приятельницы машину, чтобы наконец съездить туда, где жила в детстве, под Левином.

— Левин? Ясно, — отзывается Стефан с набитым ртом. — Знаешь, где это? — обращается он к жене, а та морщит лоб, словно пытаясь вспомнить. — Мы туда ездили за той лошадью, помнишь? За Поляницей.

Ольга согласно кивает.

— Так ты из этих краев, — произносит она задумчиво.

— Мы жили в маленькой деревушке, в горах, но я довольно быстро уехала, — улыбается Ида и, помедлив, берет еще кусочек.

— А родители? — спрашивает Ольга.

Ида охотно рассказывает. Родители уже умерли. После смерти матери, пережившей отца на несколько месяцев, она продала дом и забыла про него. Неудобный, высоко в горах, старый и тесный. Ида добавляет, что никогда по нему не скучала, но, оказавшись несколько дней назад в этих местах, вдруг захотела там побывать.

— Я собиралась выехать из Еленей Гуры утром и вечером вернуться, но не получилось. Думала заночевать в каком-нибудь пансионате, а утром добраться до деревни. Ну, теперь-то не до того, да и машина наверняка разбита.

— Бывает. Поешь и не волнуйся, — говорит Ольга.

Но Иде не хочется есть. Жирный сыр по вкусу напоминает прелую листву. Жующая Ольга смотрит на нее пустым животным взглядом. У старушки лицо кошки или лисицы — настороженное. Ее отвлекает внезапный шорох, донесшийся из того угла, где лежит собака. Муж тоже оборачивается, словно по команде. Оба замирают, глядя на ящик.

— Хочешь выйти, да? Хочешь выйти, но сама не можешь? Так? — спрашивает старик.

Небольшой, худощавый, он берет на руки крупную собаку, поднимает; непонятно, как ей помочь. Черная кудлатая голова беспомощно повисает.

— Откройте мне, — говорит Стефан.

Ида быстро встает, придерживает дверь и выходит следом во двор. Пес, покачиваясь, стоит на снегу — печальная картина; Ида невольно отводит глаза — эта слабость кажется ей чем-то слишком интимным и стыдным. Мужчина ласково уговаривает собаку сделать несколько шагов, осторожно подталкивает вперед. «Ну, давай, иди».

Ида поправляет полы клетчатого халата и осознает, что у нее голые ноги. Но холода она не чувствует. На улице стремительно темнеет, словно сумеркам приспичило сгуститься у них на глазах. Идет снег, следов шин уже почти не видно. Собака, пошатываясь, делает пару шагов, потом, даже не пытаясь присесть, пускает струю. Темное пятно на снегу. Пес стоит над ним неподвижно, беспомощно, видимо потратив на эти несколько движений последние силы, и опускает голову.

Старик берет его на руки и с явным усилием несет домой.

— Что с ним?

— Подыхает, — говорит мужчина. — Рак. Это сука. Ина ее зовут.

— Ничего нельзя сделать? Операция, облучение?

— Уже нет. Слишком поздно.

— И что теперь? — спрашивает Ида, вдруг охваченная тревогой, паникой.

— Помрет, — покряхтывая под тяжестью животного, отвечает Стефан и исчезает в темном дверном проеме.

Ида не идет за ним, остается в темных сенях. Цепляется за перила, чувствуя, что весит сейчас многие тонны, словно вобрав в себя бремя целого мира. Пробует пошевелить ногой, но не в силах сделать даже крошечный шажок. Тело не слушается. Она хочет позвать Ольгу, однако голос тоже отказывает. Ида пытается настроить горло и язык, но воздух проходит насквозь не задерживаясь. От страха ее бросает в жар. Наверное, сердечный приступ или инсульт, а может, ее вдруг накрыло чем-то, вроде сети, обездвижив. Медленно, слово за словом, мысль за мыслью, приходится осознавать, что это ее ноги, что она им хозяйка. Ида сосредоточивается на них, и чуть погодя ей удается сдвинуться с места. Словно тяжелобольная, она начинает подниматься по лестнице. Уже лучше, ну вот, кошмар закончился. Она шарит в потемках рукой в поисках выключателя, находит и поворачивает — старый, из коричневого эбонита — непослушными пальцами: они-то привыкли нажимать. И вдруг на нее накатывает дурнота.

— Извините, — говорит Ида, обращаясь вниз. — Я полежу немного.

У подножья лестницы она видит встревоженную Ольгу.

Ида делает еще несколько шагов, в мерзком полусвете лампочки добирается до дверей своей комнаты. И только теперь понимает, что это только страх — никакая не болезнь.

В комнате появляется Ольга, садится на краешек кровати и берет ее за руку.

— Я с тобой. Все хорошо.

Ида в ответ благодарно сжимает сухую костистую ладонь.

3