Последние поэты империи

В. 3.

Володя, я тебе скажу, это самое последнее дело ис­кать этих его разрушителей. Его спаивателей. Его собу­тыльников... Он шел на это сознательно, он неизбежно шел к этому. Ученые сегодня пишут, что если, к примеру, чело­век с детства мечтает о веревке, то он повесится обязатель­но. Есть же на самом деле судьба у человека, от которой не уйти. Мы можем находить конкретного виновника послед­них дней, но не было бы его, было бы что-то чуть позже, с другим. Я повторяю, минуя всякую грязь, — есть своя зало­женная еудьба у Пушкина, Есенина, Высоцкого...

В. Б.

Интересно, почему так много подобных мистиче­ских судеб, таких роковых свершений у детей 1937 года? Тут и Шпаликов, и Вампилов, и Примеров, и Венедикт Ерофе­ев, и сам Владимир Высоцкий. Какое-то горящее поколе­ние. Но вернемся к Владимиру Высоцкому. Критики-спе­циалисты уже делят его творчество на раннего Высоцкого, позднего Высоцкого. А ты сам как считаешь, что было его вершиной? Была ли у него своя «болдинская осень»? Какие годы были наиболее творческими?

В. 3.

Я боюсь всегда выступать в роли специалиста. Это легче нынче по компьютеру определить. Думаю, что пери­од с 1967 года, период его жизни с Мариной Влади, все же был у него высшим периодом.

В. Б.

А ты не обратил внимание, что сначала у Влади­мира Высоцкого было много песен-ролей, когда он как бы играл других — фронтовиков, заключенных, ментов, моря­ков, спортсменов. Может быть, ему было тогда легче и жить. Он горел, он пел искренне, но — играя роль не толь­ко на сцене, но и в песнях. А в последние годы он все боль­ше писал от самого себя, уже не отстранялся от своей судь­бы, своей роли. Отказавшись от актерства в своих стихах, он становился поэтом по сути своей, отвечая за каждое слово. Кстати, эти-то стихи и песни не были самыми попу­лярными, с ними он бы никогда не приобрел такой славы, какая была у него. Их меньше исполняли по радио, меньше записывали на магнитофоны. Да, он искренне вживался в роль фронтовика или блатного, но потом, после концерта, спектакля, кинофильма — выходил из этой роли. А из роли самого себя уже не выйдешь. Это необязательно его луч­шие песни, может, даже наоборот, но это уже предельная, трагическая, недопустимая для жизни самоотдача.

В. 3. Ты сам и ответил на вопрос. «Лицом к лицу лица не увидать». Я не могу так его делить на периоды и цик­лы — где он играл, а где был сам собой. Это уже пусть спе­циалисты разбираются. Просто была такая судьба, это точ­но. Ведь до сих пор нету дня, чтобы эта тема его судьбы не возникала где-то в печати или по телевидению уже лет двадцать. И я заметил в этом дурное... Чем больше начина­ешь вспоминать, тем больше начинаешь врать. Память имеет такое свойство, что она начинает вибрировать в за­висимости и от моды, и от интервьюера, и от смены эпох. И ты начинаешь в чем-нибудь химичить. А это попадает на страницы и становится фактом, на который ссылаются ис­торики.

В. Б. Тем дневники и отличаются от мемуаров и воспо­минаний (если только ты сам не придумываешь эти днев­ники спустя десятилетия и не переписываешь их), что они идут от реальной жизни, даже их несоответствие истине со­ответствует твоему реальному отношению к этой истине. А с мемуарами и многочисленными интервью, тут ты абсо­лютно прав, историку всегда надо обращаться осторожно... Ведь меняется за десятилетия и сам человек. Вот, скажем, и еще один вопрос: кем был Владимир Высоцкий для тебя в те, семидесятые годы, и кем он является для тебя сегодня? Тогда был ближайший друг, соратник и одновременно со­перник на сцене. А теперь?