Последние поэты империи

В годы перестройки примкнул к патриотической оппозиции, стал постоянным автором газеты «День», участвовал в обороне Дома Советов в 1993 году. Тяжело перенес поражение оппозиции. 5 мая 1995 года Борис Примеров покончил с собой на даче в Переделкино, там же, на переделкинском кладбище, и похоронен. Не­задолго до смерти написал знаменитую «Молитву», призывая Господа помочь сбросить ненавистный ельцинский режим...

· * * *

Борис Примеров всегда мне напоминал Хлебникова. Он был похож на мое представление об этом гениальном русском поэте своей внебытностью, стихийностью, природностью и открытостью. Впрочем, и сам Борис Примеров не случайно так ценил Велимира Хлебникова, считая, что его осознанно затерли куда-то на околицу русской поэзии. Он не стеснялся говорить поклонникам Пастернака: «Это идет срочное продвижение за счет умалчивания Хлебникова. Маяковский и Пастернак делают стихи... На Пастернака можно выучиться, хоть и трудно, а на Есенина с Блоком — нет».

Как когда-то Василий Блаженный говорил свою правду царям, так и Борис всегда, сколько его помню, говорил свою правду в лицо всем, кто его окружал. Поэтому никогда он и не был приласкан властями, ни партийными, ни государственными, ни литературными. Поэтому его, с легкой, музыкальной, в чем-то воздушной поэзией, так же, как Хлебникова, заталкивали в тень угрюмые делатели стиха. Они его не понимали. Они страдали и мучились над стихом, выдумывали тече­ния, направления, коллекционировали фиги в кармане, а Борис Примеров будто из какого-то таинственного со­суда черпал метафоры, слова, рифмы, образы. У него была иная боль, иное мучение — за народ, за Родину, за Державу.

В его понятие о гармонии входила и гармония Родины. Не вымученное политическое понятие, не тяжеловесный паровоз конъюнктурных выгод, а как неотъемлемая часть души, часть природы, часть Бытия. Удивительная природ­ная державность, такая же, как у Павла Васильева, еще од­ного его великого предшественника.

Думаю, не отрицая ныне знаменитой, как сегодня гово­рят, раскрученной, четверки: Анна Ахматова, Марина Цве­таева, Борис Пастернак и Осип Мандельштам (всех этих поэтов Примеров высоко ценил, особенно Марину Цвета­еву), все же на вершину русской поэзии XX века Борис поместил бы иную четверку, близкую ему: Александр Блок, Велимир Хлебников, Сергей Есенин и Павел Васильев. Та­кая же открытая природность, такая же державность и та­кое же отчуждение от властей.

Увы, наша партийная верхушка в семидесятые — вось­мидесятые годы тянулась к такой же, как она сама, само­влюбленной, верхушечной, эгоцентричной интеллиген­ции.

Своему другу Владимиру Цыбину Борис говорил: «Вот их власть (эстрадно-евтушенковской поэзии. — В. Б.), пи­ши что хочешь, а не пишут — не о чем, значит... У меня же душа больна Родиной...»

Его поэзия насколько музыкальна, настолько же и ре­лигиозна. И эта религиозность не в церковных образах, не в православной символике, а в самой сути стиха. Хотя, на­до заметить, Примеров обращался в стихах напрямую к Бо­гу тогда, когда многие ныне воцерковленные писатели так же напрямую богохульствовали.

Взором многое подслушал,

Просыпался я к семи.

Боже, возврати мне душу,

Что угодно, черт возьми:

Шрифт бессонницы, след лисий,

В зазеркалье две струны —

В них слышны бряцанья ливней

Ангела и Сатаны.

(«Взором многое подслушал...», 1977)

Поразительно, как он любил жизнь, любил людей, лю­бил книги.

Для высоколобых снобов такая открытая природная поэзия всегда отдает варварством. Помню, как снисходи­тельно проходился по его поэзии эстет Вячеслав Иванов[11]. Первичность поэтических чувств для таких знатоков филологической книжной поэзии всегда кажется неотесанной, как бы отдает малой образованностью. И как же прокалывались эти эрудиты на Примерове!

Этот природный, влюбчивый человек был к тому же величайший книжник, знаток русской истории и русской культуры, почти все свои деньги тративший на редкие из­дания. Его жизнь как бы и делилась на две части, о чем он сам писал.

«В первой, воплощенной в образе донской, утопаю­щей в разнотравье степи я увидел пролетавшего надо мною шмеля. Его путь был так чист, оставлял за собой та­кой гудящий след, что я пошел без оглядки по этому сле­ду, по его свежему следу ориентируясь во времени и про­странстве.