— Да, нашли. Это всего лишь любовное стихотворение, которое начинается сладкозвучно, но потом становится довольно жутким. — Он улыбнулся, глядя на разочарованную Тору. — Тебе повезло, я его переписал. Видишь ли, переводчик — я. Правда, мне здорово помог исландско-немецкий словарь. Вряд ли я выиграл бы конкурс поэтических переводов, но смысл текста мне передать удалось. — Маттиас достал из кармана сложенный лист и вручил его Торе. — Возможно, не все буквы я перерисовал правильно — потому что не все разобрал, но я старался, чтобы вышло похоже.
Стихотворение было длинным. Сколько же потребовалось для него крови?.. Трудно представить… Буквы прописные — наверное, как в оригинале. На листе бумаги Тора прочитала:
Дико было читать это макабрическое стихотворение.
— К сожалению, я его не знаю. Кто это сочинил?
— Не имею ни малейшего представления, — ответил Маттиас. — Подлинник еще жутче, потому что написан на коже — на телячьей коже. Только безумец способен измыслить такое и отправить матери усопшего.
— Только матери? К отцу оно не имеет отношения?
— Там была еще короткая приписка на немецком. Я не записал, но приблизительно помню.
— И что там?
— Что-то вроде: «Мама, я надеюсь, тебе понравились стихи и подарок. Твой сын Гарри». Слово «сын» дважды подчеркнуто.
Тора оторвалась от страницы и посмотрела на Маттиаса.
— Подарок? С письмом был подарок?
— Родители Гаральда говорят, что нет, и я им верю. Когда они это получили, то чуть с ума не сошли. В таком состоянии не лгут.
— Почему оно подписано «Гарри»? У человека, который это написал, кончилась кровь?
— Нет, так Гаральда называл его брат. Это детское прозвище мало кто знал, и это еще одна причина, по которой письмо так подействовало на мать.
— Она с ним плохо обращалась? — Торе вспомнилась фотография одинокого маленького мальчика.
Маттиас ответил не сразу, тщательно подбирая слова. Он собирался говорить о частной жизни своих хозяев, которых, похоже, очень уважал, и для него было важно выразиться подобающим образом.
— Скорее она его избегала. Понимаешь, если бы их отношения были нормальными, она бы передала письмо исландской полиции. Оно ощутимо бьет по нервам. — Он сделал короткую паузу и внимательно посмотрел на Тору. — Она хочет с тобой поговорить. Как мать с матерью.
— Со мной?! — изумилась Тора. — Что ей от меня надо? Прощение за плохое отношение к собственному ребенку?
— Она не уточняла. Сказала только, что желала бы с тобой поговорить, но не сейчас. Ей нужно время, чтобы оправиться от шока.
Тора не ответила. Разумеется, если эта женщина будет настаивать, Тора с ней поговорит, но утешать того, кто плохо обращался с ребенком, — нет уж, извините.
— Я не вижу в письме мотива для убийства, — сказала она, меняя тему.
— Я тоже, — мгновенно ответил Маттиас. — В инсценировке, что его якобы послал сам Гаральд, есть какая-то ненормальность, поэтому не исключено, что убийца — психопат.
Тора уставилась на лист.
— А может быть, это намек, что мертвый Гаральд будет преследовать свою мать?
— Зачем? — резонно сказал Маттиас. — Кому нужно так ее мучить?
— Гаральду, разумеется. Если не считать того, что он мертв. Или его умершей сестре. Возможно, мать с ней тоже плохо обращалась.
— Нет, — ответил Маттиас. — С ней плохо не обращались, я могу это засвидетельствовать. Она была светом родительских очей.
— Тогда кто? — Тора запуталась.
— Точно не Хюги. Если только у него не было сообщника.
— Жаль, что утром мы ничего не знали о крови на одежде Хюги. — Тора посмотрела на часы. — Хорошо бы у него самого спросить. Может быть, мне разрешат поговорить с ним по телефону.
Она позвонила в справочную, узнала телефон тюрьмы. Тора напомнила дежурному охраннику, что она представитель защиты и утром встречалась с арестованным. Ей разрешили с ним поговорить, но коротко. Несколько минут нетерпеливого ожидания под аккорды бетховенского «К Элизе», и вот запыхавшийся Хюги у телефона:
— Алло.