Последние ритуалы

— Извините меня, но все это и так несладко, так что не добавляйте перца своим сарказмом.

Ханнес вскочил и толкнул ее на диван. Мать Сигги ахнула, ее глаза метали молнии.

— Понятно, откуда у вашего сына такие манеры, — процедила она и тоже села, выпрямив спину почище балерины. Ее муж остался нависать над ними, стоя посреди комнаты.

— Мама! — всхлипнула Сигга. — Ну хватит уже!

Тора мгновенно почувствовала симпатию к своей предполагаемой невестке.

— Что за базар? — рявкнул отец Сигги. — Если мы не можем обсудить все как цивилизованные люди, то лучше разойдемся и забудем. Мы здесь собрались, чтобы посмотреть в лицо этим ужасным фактам, и давайте этому следовать… — Слово «ужасным» он выделил весьма театрально.

Ханнес приосанился.

— Согласен. Постараемся успокоиться и решим, что делать, хотя все это нелегко.

Мать Сигги фыркнула.

— Что ж, тем не менее, — торжественно продолжил Ханнес. — Может быть, я начну? Хотел бы выразить свое разочарование и от лица моей семьи извиниться за поведение моего сына и за ту боль, которую он вам причинил.

Тора вздохнула поглубже, желая переварить слова Ханнеса, до того как его убьет. Потом повернулась к нему и совершенно спокойно сказала:

— Для начала уточним, кто есть кто. Мы с тобой не семья. Мой сын, моя дочь и я — вот семья. А ты — бракованный экземпляр воскресного отца, и в отличие от большинства из них даже не можешь встать на сторону сына, когда он в этом нуждается.

Она отвернулась от Ханнеса и заметила, что остальные не сводят с нее глаз. Сын смотрел с гордостью.

— Просто уточняю, кто есть кто, — повторила она для пущей убедительности.

Ханнес хотел что-то сказать, но мать Сигги не дала ему ответить.

— Как закономерно… Я хотела бы воспользоваться возможностью и обратить всеобщее внимание, что этот ваш сынок, ваш дорогой принц… — Свой кудреватый стиль она подчеркнула напыщенно-театральным взмахом руки, а Тора подумала, что у этой семейки безграничный талант к лицедейству, — …скоро станет таким же бракованным экземпляром воскресного отца, как и ваш бывший муж.

— Нет! — пламенно воскликнул Гильфи. — Я!.. То есть мы… Мы! Мы не расстанемся! Мы будем снимать квартиру и воспитывать ребенка!

Тора чуть не рассмеялась. Гильфи хочет «снимать квартиру»! Он ведь даже не задумывается, что все: отопление, электричество, телевидение, вода, вывоз мусора — не даром, а за деньги. Однако она смолчала, не желая расхолодить сына. Если он верит, что снимет квартиру, пусть верит.

— Да! — всхлипнула Сигга. — У нас все получится! И мне почти шестнадцать!

— Изнасилование! — завизжала ее мать. — Ну разумеется! Ей даже нет шестнадцати. Это изнасилование! — Она уставилась на Гильфи и возопила: — Насильник!

Тора не представляла, как подобными воплями можно улучшить положение. Она повернулась к Сигге:

— Какой срок, милая?

— Не знаю… Наверное, месяца три. У меня не было месячных три раза.

Ее отец покраснел до кончиков волос.

Гильфи исполнилось шестнадцать полтора месяца назад. Впрочем, значения это не имеет.

— Позвольте вам напомнить, что в подобных случаях возраст для вступления в брак или во внебрачные половые отношения устанавливается с четырнадцати, а не с шестнадцати лет. Кроме того, в момент зачатия моему сыну шестнадцати не было, и в случае сексуальных домогательств, а именно так это называется, закон не принимает во внимание половую принадлежность.

— Чушь, — хмыкнул отец. — Женщина не может изнасиловать мужчину. Тем более такой ребенок, как моя дочь.

— И как мой сын, — ответила Тора, победно улыбаясь.

— А вам позвольте напомнить, что ваш сынок учится в школе второй ступени, меж тем как моя дочь — еще в первой. Думаю, что с точки зрения закона это что-то да значит, — заносчиво проговорил мужчина.

— Абсолютно ничего, — ответила Тора. — Уровень образования тут совершенно ни при чем, уверяю вас.

Он насупился.

— В этом парламенте — одни гомики…

— Да вы больные все! — закричала Сигга. — Это мой ребенок! И это я буду его вынашивать, ходить с огромным животом и уродскими грудями и даже не смогу пойти на выпускной вечер! — Она хотела сказать что-то еще, но слезы снова хлынули из глаз, и рыдания огласили комнату.

Гильфи посчитал своим долгом ее утешить.

— Это ничего, что у тебя будет огромный живот и ужасные груди. Я тебя не брошу, и никого другого на выпускной вечер не приглашу. Я пойду один. Потому что ты девушка, которую я люблю.

Сигга зарыдала еще сильнее, а взрослые уставились на Гильфи разинув рты. Однако это нелепое и выспреннее объяснение в любви открыло им простую истину: все случившееся — всего-навсего ужасный просчет матери-природы. Перед ними два ребенка, ожидающие третьего, и разбираться, кто виноват, не имеет смысла.

Впрочем, коллективное осознание не касалось Ханнеса. Он повернулся к Торе с искаженным от ярости лицом.

— Это все ты! Сама ведешь дикую жизнь, спишь со всяким, кто проявит к тебе хоть малейший интерес, и сын туда же. Пока я с вами жил, мальчишка ничего подобного не вытворял, а теперь у него есть только один пример для подражания!