Последний адмирал Заграты

— Две тысячи в день, — жестко бросил Вебер. — И плата — авансом. Если хотите, чтобы мы пошли во дворец, гонорар за первый день должен быть у меня через час.

Форман широко улыбнулся.

— Не слишком ли много? — возмутился Ян.

— Если я вам нужен — платите, если нет — разговор окончен.

Зопчик понял, что наемник специально выставляет наглые условия, всё еще надеясь отказаться от контракта, а потому холодно бросил:

— Получите деньги завтра вечером.

— Завтра вечером вы станете правительством, а я останусь бедным иноземным наемником, — зло рассмеялся Феликс. — Кто заставит вас вспомнить об оказанной услуге?

Ему был неприятен Зопчик, ему был неприятен контракт, но отказаться от предложенных денег наемник не мог.

— Ладно, — кивнул Ян. — Через час. Форман, не провожайте меня.

Он поднялся и вышел из «Бочки».

— Рисковый малый, — ощерился Вебер. — Гулять по Альбургу в одиночку…

— На улице его ждут десять менсалийцев, — сообщил Форман. — Не волнуйся за Зопчика — о своей безопасности он думает даже во сне.

Феликс вновь спрятал лицо в тени широкополой шляпы и мрачно спросил:

— Тебе часто говорят, что ты сволочь?

— Но никому это еще не сходило с рук.

— Зачем рассказал Зопчику о моем брате?

— Чтобы тебе помочь, Феликс, только ради этого. — Форман округлил глаза. — Ян очень хотел тебя нанять, но в то же время — сомневался. Мол, бамбальеро не стреляют в бамбальеро и прочая чушь… А этот штрих стал решающим. Тебе нужны деньги, Феликс, деньги для благородного дела, и стыдиться тут нечего.

— А Большой Флим?

— Я должен был доказать, что ты готов на всё. — Форман потрепал наемника по плечу: — Все в порядке, Феликс, ни о чем не беспокойся. Ты получишь огромные деньги, и главное теперь — пережить встречу с Помпилио.

— Да уж…

Форман уловил самую суть — пережить. Пережить встречу… А судя по настойчивости Зопчика, Помпилио уже показал себя во всей красе.

— Сколько народу не пережило? — угрюмо поинтересовался вуленит.

— Понятия не имею.

Однако за выражением лица Форман не уследил, на мгновение, всего на одно мгновение перед ответом его щека дернулась, и Феликс потребовал:

— Не ври.

— Но…

— Они обратились ко мне не просто так, они уже пытались убить Помпилио, и я хочу знать, чем все закончилось? Ну!

— Помпилио был зван на ужин, а около поместья его ждала засада, — неохотно рассказал Форман. — Как ты уже понял, ничего не получилось.

— Сколько народу полегло?

— Тридцать. А гребаные менсалийцы отказались драться. Увидели, что Помпилио впал в бешенство, и рванули прочь.

Гребаные менсалийцы оказались не такими уж и дурнями. Состязаться с разъяренным бамбадао — занятие не для всех, тут нужны твердые суицидальные наклонности.

— Почему он впал в бешенство?

— Его тетку убили и всех адигенов, кто собрался на ужин.

— Понятно… — Вебер покачал головой. — Кажется, я продешевил.

— Ты знал, что придется драться с бамбадао.

— Но я не знал, что его крепко разозлили. — Феликс вновь побарабанил по столешнице: — Сколько человек пойдет во дворец?

— Понятия не имею, — пожал плечами Форман. — Но не думаю, что меньше сорока.

— Менсалийцы будут?

— Вряд ли, — ответил Форман и пояснил: — Наследников должны арестовать загратийцы, то есть — народные дружинники. Иначе получится не революция, а оккупация какая-то.

— Политика?

— Она самая.

— То есть менсалийцы останутся снаружи?

— А почему ты спрашиваешь? — насторожился Форман.

— Потому что мне предстоит драться со взбешенным бамбадао, — угрюмо ответил Вебер. — И я должен знать, на кого могу рассчитывать.

* * *

Чужой дом. Чужие вещи. И мир… Когда-то родной, а теперь… А теперь пугающий. Непонятный.

Еще чуть-чуть, и Заграта тоже станет чужой. Как дом и вещи в нем. Как всё вокруг.

Еще чуть-чуть, и Заграта останется в прошлом, превратится в продолжение бессмысленной светской фразы: «Я выросла на…» Превратится в слово.

«Я — адигена, а значит, мир неважен. — Лилиан грустно улыбнулась. — Неважен…»

Ложь.

Знаменитая поговорка говорит не о земле, которую привыкли считать своей, а о самих адигенах. Она говорит о том, что ты останешься самим собой где угодно, что всегда будешь первым. Это поговорка тех, кто ищет, кто идет. А для тех, кто вынужден бросать свой мир, она всего лишь утешение. Очень слабое утешение, потому что для настоящего адигена, не ищущего, но пустившего корни, прикипевшего к своей земле и вложившего в нее душу, мир очень важен. И мир, и мир.

«Теперь моим домом станет Каата. Мощная и спокойная Каата, которую никогда не затрясет, как Заграту».

Никогда.

Лилиан посмотрела на зашторенные окна. И яростно вздохнула, вспомнив увиденную час назад толпу. И сжала кулачки.

«Кого ты обманываешь? Заграта уже не твой дом. Заграта теперь чужая…»

Она принадлежит толпе. Принадлежит людям с факелами и белыми повязками на рукавах. Принадлежит по праву силы, которое освещает ночной Альбург заревом пожаров, наполняет воплями жертв и умывает кровью. Которое спешит взять свое, пока оно в своем праве. Пока право принадлежит силе, пока оно — закон.