Последний алхимик

– Да, мама, – сказал он. – Никакой он не милый человек, мама. Я веду очень важное дело, и мы выступаем по разные стороны. Они на все способны, лишь бы отвлечь... Мама... Он не милый человек... Ты его не знаешь... Ты никогда его не видела... Между прочим, я ношу то, в чем в Калифорнии ходят многие бизнесмены, потому что это удобно... Да ты знаешь, кто носит спортивную обувь в суде? Тебе знакомы эти имена – ...

Голденсон залился краской и стиснул трубку. Он ни на кого не мог глаз поднять. Наконец он протянул трубку Чиуну.

– Она еще хочет с вами поговорить.

– Да, миссис Голденсон. Надеюсь, я не причинил вам беспокойства. Да ради бога, и спасибо, я буду счастлив познакомиться с вами лично, если мне доведется побывать во Флориде в Бойнтон-Бич. Нет, я со своим сыном уже ничего не могу поделать. Сокровище погибло, но он продолжает считать, что пропавший у кого-то бесполезный металл имеет большую ценность, нежели фамильная история. Что тут будешь делать?

После этого Чиун протянул трубку Голденсону и спросил, не хочет ли тот еще что-нибудь сказать своей матери? Голденсон помотал головой. Он открыл портфель, быстрым росчерком выписал чек и протянул его Брустеру.

– Потом уточним окончательную сумму, – объяснил он.

– Куда вы?

– Туфли. Поеду куплю пару черных туфель. Благодарю вас, мистер Чиун, – с горечью сказал он.

– А я? – спросил Брустер. – Кто позаботится обо мне?

– Может, ваша бывшая начальница – мисс Боннер?

– Вот это я понимаю – хороший мальчик, – одобрительно сказал Чиун, проводив Голденсона взглядом.

После ухода адвоката Консуэло понадобилось минут семь, чтобы заставить Брустера вспотеть от страха и начать придумывать себе алиби. В конце концов ей пришлось предупредить его, что все, что он скажет в дальнейшем, может быть использовано против него и чтобы он не покидал Ла-Джоллу: она сегодня же добьется ордера на его арест.

Перед уходом Римо еще раз бросил взгляд на странно неподвижный отблеск света в океане. Он был на месте. Другие окна яхты качались в такт нежным тихоокеанским волнам, но это отражение оставалось неподвижным. И тут Римо догадался, в чем дело.

На яхте, под палубой, Франциско Браун сидел за большим гироскопическим прицелом. Тяжелый гироскоп удерживал электронный объектив в абсолютно статичном положении, как если бы он был установлен в лаборатории. Яхта могла вздыматься и опускаться на волнах, но прицел не двигался с заданного уровня.

В этот объектив можно было за две мили детально рассмотреть отпечаток пальца. И он мог служить прицелом.

Теперь Франциско Браун видел все, чего не разглядел в Мак-Киспорте. Этого оказалось достаточно, чтобы определить свое слабое место. Несколько сот ярдов – слишком малое расстояние между Франциско Брауном и его добычей – белым и этим древним азиатом. Эти двое обладали фантастической реакцией, что делало их опасными даже на таком расстоянии. Но если запустить снаряд в домик на берегу с яхты, болтающейся далеко в океане, никто никогда не узнает, откуда он взялся. А если они не будут видеть источника опасности, то не смогут и уклониться от нее. Не видя, они ничего не смогут сделать. Значит, это уже достаточное расстояние.

Он навел прицел на кондоминиум и наращивал увеличение, пока не разглядел обветренные на морском воздухе доски. Тогда он поднял объектив на балкон третьего этажа и квартиру Джеймса Брустера. Консуэло и те двое сейчас должны быть там.

Браун навел объектив на перила балкона. На них лежала чья-то рука. Рука мужчины. Запястья широкие – точь-в-точь как у того, в Мак-Киспорте. Позади него раздувалось на ветру кимоно. Кимоно находилось в комнате. Значит, азиат там.

Браун поднял объектив еще выше. Он разглядел пуговки на рубашке белого. Кадык. Подбородок. Рот. Губы улыбались. Улыбались ему. Как и глаза.

Франциско Браун не стал стрелять.

Глава седьмая

Консуэло Боннер связалась с комиссаром полиции, который позвонил судье и получил ордер на арест, после чего она, Римо, Чиун и полицейский с ордером в руках поехали к Джеймсу Брустеру, чтобы ознакомить его с его правами, а затем заключить под стражу. Все по закону.

– Вот это и есть торжество правосудия, – сказала Консуэло.

Полицейский позвонил в дверь. Камера с яхты нацелилась на четверку.

– Торжество правосудия, – обратился Чиун к Римо по-корейски, – это когда ассасину за его работу платят. Торжество правосудия – это когда сокровище, которое погибло из-за того, что ассасин занимается всей этой ерундой, возвращено, вот что такое торжество правосудия. А то, что мы делаем, – это беготня с бумажками.

– А мне казалось, ты говорил, что главное сокровище Синанджу заключено в хрониках Мастеров – то есть наше богатство не в золоте или бриллиантах, а в том, кто мы есть и как мы стали такими, – тоже по-корейски ответил Римо.

– Не могли бы вы оба помолчать? Производятся официальные следственные действия полицейского управления Ла-Джоллы, – сказал инспектор.

– Нет более жестокого удара, чем получить свои же слова назад, но в передернутом виде.

– И каким же образом они передернуты?

– Недостойным, – ответил Чиун.

– А конкретней?