Последний атаман Ермака

Матвей Мещеряк, видя, что оба князя не чинятся перед ним и принимают его с искренним радушием, стал чувствовать себя свободнее, отпил меду небольшими глотками и повел рассказ о сибирских ратных сражениях с Кучумом, начиная со дня оставления строгановских городков. С особой горечью рассказал о суровой голодной зимовке с восемьдесят четвертого на восемьдесят пятый год после прибытия воеводы Семена Болховского со стрельцами. На этом месте князь Иван Петрович не удержался и с раздражением заметил:

— По смерти царя Ивана Васильевича Борис Годунов худо озаботился о снаряжении войска, которое собиралось идти в Сибирь! Не упредили воеводу, чтобы взял с собой в достатке пропитания и теплые одежды! На Борисе главная вина в гибели стрельцов и казаков! На судном часе Господь с него за этот грех сурово спросит!

— То так! Кабы воевода Семен был упрежден, что в Сибири ему всю зиму придется кормиться только тем, что привезет с собой, он бы не оставил припасы на перевалах через Каменный Пояс, облегчая стрельцам трудный переход, — согласился Матвей, с интересом наблюдая, как на строгом лице князя Ивана всякий раз отражаются те думы, которые бередят его душу. — С той зимы погибельной и приключились все последующие беды из-за малочисленности ратной силы атамана Ермака. Хотя и было несколько крепких сражений, в которых верх всегда был за казаками… кроме той, что случилась на Вагае, — со вздохом выговорил Матвей, повернул лицо к иконостасу, перекрестился и продолжил свой рассказ о бое у Кашлыка, потом у Бегишева городка и до коварного ночного нападения хана Кучума и князя Карачи во время бури на вагайском островке у Иртыша.

— Атаман Ермак Тимофеевич последним отходил с берега к стругам, — заканчивая свой рассказ, вспоминал Матвей, а перед глазами вновь вставали гнущиеся под ветром и дождем деревья островка, захлестанные косыми потоками с неба струги, которые казаки с трудом удерживали на месте в потоке речной воды, давая возможность спастись тем, кто уже вплавь добирался до своих. — Ушел бы и атаман Ермак, да ноги поскользнулись в воде на корневище или на камне. Тут татарский ратник и ударил его копьем в шею, — Матвей умолк, снова приложился губами к кружке с медом. — Лишились мы атамана, многие наши казаки были ранены в той ночной драке с татарами и поправить свое здоровье могли не скоро, потому и порешили на войсковом круге уходить северным путем на Русь. Три десятка казаков, которые из-за ран своих и вовсе трудно перенесли зимний путь домой, пришлось оставить на лечение на починке у одних промысловиков, где им будет теплая крыша над головой и пропитание в довольствии полном. — Матвей хотел было добавить, что вместе с приболевшими товарищами он оставил у тех промысловиков изрядное количество оружия, вывезенного из Кашлыка, но за благо решил об этом пока что умолчать. Добавил только: — Тяжко нам впредь будет без Ермака Тимофеевича, в Сибирь ли сызнова пойдем, на Волгу ли воротимся…

— Да-а, — тихо произнес с искренним сожалением князь Иван. — Жаль славного атамана, погиб не ко времени, трудные дни грядут, и помощь Руси от таких отважных атаманов, каковыми были Ермак и его верные помощники, была бы весьма полезной.

— Все в воле Господа, князь Иван, — оживленно заговорил князь Андрей. — А нешто твоя собственная жизнь не висела на тонкой паутинке, когда получил ты от Стефана Батория заветный сундук таким весом, что его принесли два дюжих молодца?

У Матвея на лице отразилось столь явное удивление, что князь Андрей рассмеялся.

— Ты, атаман Матвей, должно подумал, что польский король прислал князю Ивану сундук золота, чтобы тот сдал ему без баталии славную русскую твердыню — город Псков? Так, да, сознавайся!

— Правда, князь Андрей, подумал. А нешто город Псков не стоил сундука золота?

— Стоил, атаман, еще как стоил! И не одного сундука! — воскликнул молодой князь. — Да польский король умыслил хитрость похлеще кучумовской! Хан со своим войском хоть и коварством, да все же в сражении схватился с атаманом Ермаком! А польский король решил поступить не по-рыцарски! Тем паче не по-королевски, а словно злокаверзный иезуит! Послушай, какую подлость он умыслил! Польский офицер Остромецкий выдал себя за королевского дворянина Ганса Миллера, который помог якобы одному русскому пленному бежать с польской земли с просьбой в своей грамоте принять его на службу русскому царю. А чтобы ему было больше веры, злоехидный Ганс Миллер, он же Остромецкий, присылает во Псков, в руки воеводы Ивана Петровича Шуйского, сундук с деньгами и сокровищами. И в той грамоте Ганс Миллер просил князя Ивана лично пересчитать казну и сделать ей опись, чтобы затем переслать царю Ивану Васильевичу.

Князь Иван криво усмехнулся, качнул головой и с иронией обронил:

— Будто мне иного дела в осажденном городе не было, как неделю сидеть над сундуком и переписывать чужие сокровища!