Последний август

Недавно скандал в Аллочкином доме закончился иначе. Вечером, когда папа читал газету, мама и бабушка сидели на диване, о чем-то беседуя, а я в своем углу играл в «эмиграцию», в комнату вбежала Аллочка.

— Баба Хана! Папа маму бьет!

...Тетя Валя — добрая, в очках, с востреньким носом, почти всегда улыбается. Правда, улыбка у нее какая-то жалкая. Она продает билеты в киоске. Возвращаясь с работы, порой угощает меня конфетами. Не понимаю, за что ее бьет дядя Вася.

Около их дома толпились соседи.

— Сколько это может продолжаться?! Неужели нет на него управы?!

На крыльцо вышел дядя Вася, лохматый, насупленный, руки в крови.

— Тюрьма по тебе плачет! — закричали женщины.

— Ты что, ирод, творишь! — громче всех разорялась баба Маруся. — Ты за что ее бьешь?! Не бьешь? А руки?! Погляди на свои руки!

Дядя Вася вытер о штаны окровавленные руки.

— Курицу резал...

Он угрюмо оглядел соседей. Сейчас как кинется на всех… Вдруг раздался бас:

— Ну-ка, тарищи, посторонись, — раздвигая собравшихся, вперед продвигался милиционер. — Значит, опять за свое. Ох, Вася, выпросишь ты у меня пятнадцать суток.  

Несправедливо — стоило начаться самому интересному, как меня увели домой. Зато теперь я не один — у нас дома Аллочка.

Иметь бы младшую сестричку! Мы бы вместе с ней пускали кораблики, прыгали бы на бабушкином диване, она бы съедала и мою порцию бульона. Но сколько ни прошу родителей подарить мне младшую сестричку — отказываются. Каждый раз — что за люди? — у них миллион причин в оправдание: то, говорят, капуста, в которой находят детей, не уродилась, то аист не прилетел, то мама должна готовиться к операции. Впрочем, на капусту и на аиста с недавних пор я не шибко надеюсь. Вон, у тети Любы сначала надулся большой живот, а потом появилась коляска с ребенком. Значит, с капустой все в порядке. Подозреваю, всему виной мамина операция.

Детей вынимают из живота, развязав женщине пуп. Это я знаю точно. Свой пуп я берегу как зеницу ока. А родители темнят. Они не догадываются, что недавно я обнаружил на полке одну серьезную книгу. Книга мамина. Папины книги — о шпионах и разведчиках, на обложках нарисованы мужчины с пистолетами или блондинки с меховыми накидками на плечах. Там все выдумано и неправда. А мамина книга без рисунка на обложке. Зато правдивая. С таким жутковатым названием: «Акушерство и гинекология». Слова эти запретные, их нельзя произносить вслух, а то еще родители догадаются, что я без спросу открыл эту книгу.

Тети там очень похожи на тех, что нарисованы на дверях туалета — тоже без платьев и без купальников. Голые. Правда, туалетные — веселые, озорные, а в книге — серьезные, строгие, того и гляди закричат: «Игорь, ты что — хочешь простудиться? А ну отойди от колонки!» На первых страницах они стоят раздетые перед врачом, поднимают руки вверх, наклоняются. Затем идут рисунки неинтересные: какие-то узлы, трубки, пузыри. Потом появляются животы — сначала маленькие, затем большие. В животах, свернувшись и поджав ноги, точь-в-точь, как я во сне, только без мишки, лежат лысые уродливые дети. Больше всего меня поражает рисунок, на котором изображена лежащая женщина с широко расставленными ногами — точно паук, а из дырки под ее животом появляется чья-то маленькая голова…

***

Когда Аллочка поела, мы отправились в «мой уголок». Вскоре вошла бабушка и сказала родителям:

— Алла сегодня останется у нас, а Валя поехала к сестре.

Мы с Аллочкой переглянулись и продолжали играть. Звери запрыгивали друг на дружку, рычали, блеяли, заяц ударял в тарелки. Но Аллочке это скоро надоело.

— У тебя куклы есть? — спросила она полушепотом. Кажется, она чего-то стыдилась.

— Нет, у меня только звери.

— Моя кукла осталась дома.

— Поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь.

Я достал спичечный коробок, в котором хранил деньги. На коленях мы подползли к углу, уперлись головами в стену.

— Тридцать копеек, — с важным видом я вернул коробок на прежнее место.

— А у меня дома целых пятьдесят копеек есть, мне мама подарила.

— Зато меня папа в субботу поведет в парк и купит мороженое!

— Мне папа тоже купит мороженое!

— Ничего он тебе не купит, потому что он — алкоголик!

Аллочка толкнула меня кулачками в грудь. В ответ я обхватил рукой ее шею и зажал в «ключ». Она стала вырываться, а я попытался повалить ее на пол. Чьи-то руки схватили меня сзади.

— Перестаньте! — приказал папа.

Пару раз я попытался ударить ее ногой.

— А чего она дразнится!

— Он первый начал, — пожаловалась Аллочка, села на кровать и заплакала. По-взрослому — опустив голову и закрыв лицо ладонями. Тихо, только плечи подрагивали. Я вдруг подумал, что, наверное, так плачет ее мама.

— Игорь, разве можно бить девочку? — пожурила мама.

— е плачь, — бабушка села возле Аллочки и, прижав ее голову к себе, стала гладить.

Разве можно так кого-то гладить, кроме меня? Значит, меня уже никто не любит?! Предатели! На глазах заблестели слезы.

— Эх ты, а еще танкистом хочешь быть. Ты — нюня, — сказал папа.

Такого оскорбления не прощу ему никогда! И слезы в два ручья брызнули из глаз.