Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Связь прервалась. Его лицо застыло. Снова опустилась стена, приподнявшаяся на мгновение. У него еще будут минуты просветления, но большую часть времени он будет оставаться таким. Болезнь убила его прежде чем он умер, стерев целые куски из его памяти, безупречностью которой он всю жизнь так гордился. Сиделка продолжала кормить его. Неожиданно прямо посреди кормления он поник головой и заснул. Его губы во сне подрагивали, словно он хотел что-то сказать, но на самом деле это были просто бесконтрольные движения его тела.

«В таком состоянии он находится большую часть дня», — сказала Эльма.

Все мои усилия пробудить его провалились. Я проделал такой путь к нему, чтобы сохранить в памяти его еще одну беседу с ним, еще одну его улыбку — и все это было зря.

Эльма напомнила, что она предупреждала меня об этом…»

Глава 7

Смерть

На последнем этапе болезни у Башевиса-Зингера обнаружили рак печени, причинявший ему поистине адские боли. Целыми днями он стонал и плакал от этих болей, и это был плач несмышленого ребенка, маленького Иче-Герца, молящего взрослых о помощи.

Врачи прописали ему сеансы радиотерапии, но, по мнению Эльмы, это только усугубило его страдания. Старое сердце не выдерживало перегрузки, и один инфаркт следовал за другим. Все это время Эльма не отходила от его постели, и Зингер сжимал ее руку, искренне веря, что эта рука его матери Баси, Батшебы, чье имя он увековечил в своем псевдониме.

Наконец, 24 июля 1991 года он в последний раз сделал жадный глоток воздуха, всхлипнул — и все кончилось.

Ночью Исраэлю Замиру позвонила младшая дочь Мираб, студентка университета в Сан-Франциско, и сообщила, что Эльма только что позвонила к ней, чтобы сообщить, что ее дед умер. Замир с женой купил билеты на ближайший рейс в Нью-Йорк, и наутро они вылетели в США.

Как он рассказывает сам, в самолете он неожиданно задался вопросом, должен ли он читать кадиш[56] по отцу? Сам он был и остался атеистом, но ведь и отец, хотя и верил в Бога, с молодости не соблюдал никаких ритуалов. К тому же он даже не прихватил с собой ермолку…

И тогда он вспомнил, как Башевис-Зингер не раз говорил о том, что между ними существует телепатическая связь, что душа бессмертна и что при желании мертвые могут общаться с живыми.

«Что ж, — сказал себе Исраэль Замир, — если отец был прав, то он сейчас явится ко мне, чтобы выразить свою последнюю волю…»

Замир прикрыл глаза, и вдруг то ли во сне, то ли в состоянии полудремы он и впрямь увидел перед собой отца — Исаака Башевиса-Зингера.

Тот стоял в проеме между креслами самолета в своих старых стоптанных тапочках, в выцветшем халате. Это был не тот Башевис-Зингер, которого он видел в последний раз: отец явился к нему таким, каким он выглядел на пороге своего семидесятилетия — уже не молодым, но все еще полным сил и энергии.

— Скажи, — спросил Замир, — ты хотел бы, чтобы я прочел «кадиш» над твоей могилой?

В ответ Зингер наклонил голову и улыбнулся своей обычной застенчивой и хитроватой улыбкой.

— Гиги, — сказал он, — а как ты думаешь, что случится, если ты все-таки скажешь по мне кадиш? Это доставит мне маленькое удовольствие — то, что такой убежденный социалист, как ты, все-таки наденет ермолку и прочтет «кадиш»…

— Кстати, я думаю над тем, чтобы написать небольшую книгу о тебе. Ты не против?

— Поступай, как ты сочтешь нужным. Только не очень сильно меня в ней проклинай. И, само собой, не возвеличивай. Жаль, что я сам не написал книгу о последних годах своей жизни. Иди теперь знай, что напишут обо мне все эти идиоты, оставшиеся на земле…

Здесь материалист и скептик Исраэль Замир проснулся со странным ощущением, что этот последний разговор с отцом был совершенно реальным.

Судя по репортажам в газетах, на церемонию прощания с Исааком Башевисом-Зингером в расположенном на Манхэттене «Доме прощания» собралось около 300 человек — соседи Зингеров по дому, друзья, писатели и немногочисленные журналисты, все еще пишущие на идише.

Первым надгробную речь произнес раввин Беркович — старый друг и учитель писателя, дававший ему вплоть до последних дней сознательной жизни уроки Торы и Гемары; сопровождавший его в свое время в поездке в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии.