Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

К тому же он не представлял, чем будет заниматься в Палестине. Там нужны были физически крепкие люди, готовые работать на заводах или в кибуцах, а он к этому был категорически не способен. Если же учесть, что сионисты ратовали за то, чтобы все евреи говорили на иврите, и крайне враждебно относились к идишу, то выходило, что работы в редакции какой-нибудь газеты или журнала ему там не найти…

К счастью, после политического переворота, устроенного Пилсудским, вопрос о призыве в армию решился сам собой. Новоявленный диктатор Польши, не особенно скрывавший свои антисемитские взгляды, дал негласное указание сократить число евреев в польской армии, и уж тем более ни в коем случае не призывать в нее неспособных к службе «дохляков», а Исаак Зингер как раз подходил под последнее определение.

Однако вслед за этим на него навалился новый удар: Гина позвонила к нему в квартиру на улицу Заменгоф, сказала, что она тяжело больна, и хотела бы с ним попрощаться. Встретившись с Гиной, Зингер поразился страшным переменам, произошедшим с ней за те несколько месяцев, которые они не виделись: она резко похудела, постарела и вообще едва держалась на ногах.

В этот момент 22-летний Зингер вдруг осознал, насколько сильно любит эту подбиравшуюся к своему пятидесятилетию женщину. Он засиделся у нее в доме далеко за полночь, попытался разжечь в ней огонь прежней страсти, но Гина осталась холодна, наотрез отказалась дать себя раздеть и сказала, что постелет ему в его бывшей каморке. Когда же на следующий день он все-таки настоял на своем, то не узнал Гину — от прежней ее раскованности в постели не осталось и следа, она вела себя необычайно скромно, хотя было видно, что это проявление его любви ей приятно. Врач, на походе к которому настоял Зингер, заявил, что Гина больна туберкулезом, страдает тяжелой формой анемии и единственное, что может продлить ей жизнь — это свежий воздух и здоровое питание. Разумеется, на поездку в зарубежный санаторий денег ни у Гины, ни у Исаака не было, но они каким-то образом смогли достать средства на то, чтобы снять одну комнатку в дачном поселке Отвоцк, куда на лето выезжало подавляющее большинство варшавской интеллигенции. Сам Зингер в надежде получить новые заказы на переводы и заработать хоть какие-то деньги остался в Варшаве, но старался как можно чаще бывать у Гины, всячески демонстрируя ей свою любовь и нежность.

То, как много значила для него эта женщина, можно понять из тех слов, которые Зингер обращает к ней в повести «Молодой человек в поисках любви»:

«Я попытался поговорить с Гиной при помощи телепатии.

— Может быть, ты беременна? Может быть, ты, так же как я, стоишь сейчас у окна и вглядываешься в тайны этой ночи? Что с тобой, любимая, что у тебя болит? Не умирай, Гинеле, смерть — это большой обман и сплошное недоразумение. Ты же знаешь, как ты нужна мне, и знаешь, что ни одна женщина в мире не сможет занять твое место. Наша встреча — это самая прекрасная страница романа, написанного Богом, и никому во Вселенной не дано стереть ее. Ни одна женщина в мире не сможет целовать меня, как ты, притягивать к себе, как ты, насыщать меня любовью, как ты. Душа моя стремится к тебе, ибо мы столько раз встречались с тобой в разных жизнях, что давно уже стали неразлучны. Мы любили друг друга в начале времен, когда были только амебами. Рыбами были мы в море, птицами в воздухе, слепышами в земле. Вместе страдали в Египте, вместе стояли у горы Синай. Потом я был Боазом, а ты была Руф, я Амноном, а ты — Тамар. Когда разделил Иеровоам колена Израиля, ты была Иерусалимом, а я — Беэр-Шевой, но преодолел я все границы, чтобы дотянуться до тебя…»

Спустя час после того, как он произносил этот страстный мысленный монолог, Зингер уже сжимал в своих объятиях горничную Миреле, с нетерпением ждавшую его на своем соломенном матрасе на кухне. И нельзя сказать, что его при этом очень сильно мучила совесть…

* * *