Последний бой

Обстановка была хуже некуда. Уже потом стало известно, что наступающие части Красной Армии Центрального фронта взяли Смоленск, теснили противника к Проне и вот-вот должен был пасть Пропойск. Противник спешно отводил свои отступающие части на новый рубеж — днепровский. По Варшавскому шоссе беспрерывным потоком шли на запад, часть на восток, к фронту, машины и громыхали гусеницами танки. Совсем небольшой лесок, где мы вынуждены были провести целый день, находился на расстоянии брошенного рукой камня... И на самом деле, стоило противнику нас обнаружить... Отходить нам бы пришлось по чистому полю, которое тянулось на добрый десяток километров до Сожского прибрежного леса. Худшей ловушки, в какой очутился наш госпиталь, быть не могло.

Взошло солнце и осветило крыши домов ближайшей от нас деревушки. Там проснулись фашисты и начали заводить моторы. Слышно было, как бранились солдаты.

— В сердце припекает от этого отвратного крика,— держа за повод свою серую лошадь, жадно срывающую листья с кустарника, сказал Шкутков.

— Что погано, то погано,— вздохнул Артем.

— Галдят вшивые, а у тебя, кроме паршивого ножика, ничего в руках нет. Поневоле запечет,— сетует Михаил.

Он очень верно подметил это наше общее состояние. Мы мечтали накануне, что сегодня в это время будем если и не у своих, то в безопасных лесах за рекой Сож, а вместо этого сидим в кустах, голодные, мокрые до нитки, явственно слышим вражеские голоса, грохот гусеничных траков завывание сирен. Сидим и ждем, когда прилетит и шлепнется первый снаряд или мина. Идут фронтовые части противника, и он может не только танки завернуть, но и авиацию вызвать. Вот так надо было просидеть в напряжении с рассвета до вечера. А дождемся ли сумерек-то?..

Никогда не забыть блеклые, пепельно-серые лица товарищей по несчастью, разместившихся под кустами в разных позах, с трудом удерживающих голодных коней.

— Ребята, рвите травку, подкармливайте коней, чтобы они не трясли кусты, головами не взмахивали,— говорит проходящий мимо со своей свитой Кочубей. Он не сидит на месте — снует взад-вперед. Думает. Ему есть над чем подумать.

Я давно уже рвал траву левой рукой, отпуская повод, давал возможность перемещаться лошади с места на место, чтобы Веселая и сама могла щипать зеленую отаву. Присаживаясь на корточки, наблюдал, как она аккуратно срывает сочные стебли и хрустит черно-розовыми зубами, взглядывает на меня большими синими раковинами глаз, в которых отражается мое скуластое небритое лицо, темные воспаленно-настороженные глаза "и сырая, сморщенная, нелепая шляпа.

«Мы устали, приуныли, засыпаем на ходу»,— лезет в голову строчка. Людей, подверженных сильному переживанию, одолевала дремота, могущая перейти в глубокий сон, но кони ни на минуту не давали нам забыться. Если кто не выдерживал и привязывал повод за куст, немедленно подходил дежурный или постоянно фланирующий по кустам патруль, тряс бедолагу за плечи, подавая конец повода, шептал всякие назидательные слова.

Ярко, тепло грело солнце, а день все равно тяжелый, удушливо-угарный. Между плащами и шинельной серостью, тормоша наши скорбные души, грязноватые после ливня бинты, летала незримая темная птица в костлявом оперении... От ее досаждающей назойливости отмахивались девушки, наши сестрички и санитарки, с медицинскими сумками на плечах: Таня Байдина, Настя Калабашкина, Нина Сафонова, Тоня Гусарова, Таня Любченко, Юля Кораблева, Лидия Сечко. Кого-то перевяжут, кому-то подсунут под темный бинт свежий кусочек ваты, кому-то ласковое, целительное слово скажут. Вот Паша Данченко, в зеленом плаще внакидку, с тихой улыбкой на бледном, осунувшемся лице. Казалось, что при ее появлении утро стало еще светлее и чище.

— Ну что, хлопчики, хоть подсушились маленько? Видите, солнышко вышло нам навстречу. Греет! Славно греет! — Паша жмурит глаза. От ее ласкового голоса исходит тепло, а от синих, чуть прищуренных глаз — сияние.— Лихая была ноченька! Ох, лихая! — продолжает она.

— А сейчас, Паша? — спрашивает Шкутков.

— Сейчас? — Она выпростала свою единственную руку, оперлась на стоявший торчком Мишкин костыль.— Что сейчас? Отдохнем, холодненького мясца поедим и дальше поедем. Может, кому что надо, говорите. Тимофей Федорович и девушки все сделают.

Мы знали, что они все сделают. Перед отправкой я видел, как девушки в Железенке, засучив рукава, мыли тяжелораненых, гребенками причесывали безруких.

Песни хочется складывать про таких наших медицинских партизанских девчонок.