Последний бой

Ночь была темная, безлунная. Только кое-где сквозь откинутые циновки юрт пробивался тусклый колышущийся свет. Порывы ветра, незаметно подкравшись, набрасывались на кроны деревьев, и те, отбиваясь, возмущенно роптали, шелестели устрашающе глухо. В разных концах аула лениво выли собаки.

Турумбет стоял, вглядываясь в кромешную тьму, прислушиваясь к каждому шороху. «Да, — решил он наконец, — такая ночь не к добру. Недаром все звезды попрятались... Воля всевышнего...»

Когда он вернулся в юрту, Джумагуль уже спала. Так, во всяком случае, ему показалось. Турумбет присел к тлеющему очагу и снова погрузился в грустные размышления. Он не видал, как из-под опущенных ресниц следит за ним теплый, сострадательный взгляд. Джумагуль не выдала себя и тогда, когда, смахнув оцепенение, Турумбет поднялся, надел халат и папаху, окинул юрту каким-то странным, отрешенным взглядом и, в нерешительности потоптавшись у порога, вышел. Еще какое-то время она слышала его удаляющиеся шаги, потом только шепот потревоженных ветром листьев...

В назначенный час Турумбет был у священного дерева. Дуйсенбай уже ждал его.

— Бери, твой! — указал он на высокого коня. — Доволен?

— Сяду — скажу.

Турумбет вскочил в седло. Оттого ли, что очень тяжелым оказался всадник, или оттого, что просто это был чужой человек, конь встал на дыбы. Несколькими ударами хлыста Турумбет усмирил его и заставил сдвинуться с места. Но все равно норовистый конь то вдруг пускался вскачь, то неожиданно останавливался как вкопанный. Хороший, резвый, горячий конь. Такой унесет от любой беды.

— Это чей? — спросил Турумбет, похлопав коня по шее.

— Твой.

— Сейчас мой, а раньше?

— Какое тебе до этого дело?

— И то правда, — согласился Турумбет. — Чистокровный?

— Не сомневайся... Разверни сверток. За седлом.

В длинном свертке оказалась новенькая пятизарядная винтовка. Турумбет вскинул ее к плечу, прицелился.

— Ну как? — самодовольно сощурился Дуйсенбай, будто преподносил ребенку невинную игрушку.

— Настоящая вещь, — авторитетно заявил Турумбет, но тут же сознался: — Как стрелять из нее, не знаю.

— Научат, — успокоил его Дуйсенбай и произнес наставительно: — Как стрелять — дело не хитрое. Главное — знать в кого! Выслушай, сын мой, добрый совет: будь к врагу беспощаден! Если заметишь, что один из товарищей твоих предатель и может причинить тебе вред, стреляй в него, не раздумывая. Потому что враг, который перед тобой, не так опасен, как тот, сзади... Ну, погоняй коня.

Они вброд пересекли канал, по бездорожью направились на запад. Дуйсенбай все время подхлестывал коня, торопился. Ехали молча.

На переправе Саманбай их встретило несколько всадников. О чем-то спросив Дуйсенбая и получив ответ, пропустили в лесную чащу. Сквозь густые заросли турангиля Турумбет еще издали заметил неяркий костер, вокруг которого копошилось множество человеческих теней. Потянуло запахом жирного супа.

— Стой! — окликнула темная фигура, внезапно возникшая перед ними на узкой тропе.

Дуйсенбай наклонился с седла, что-то шепнул.

— Спешивайтесь! — приказал дозорный.

Дальше они шли пешком. Появлялись и снова исчезали во тьме какие-то смутные тени с пятнами вместо лиц. Неожиданно начинали шевелиться кусты. То тут, то там звучали сдавленные голоса.

Турумбет вертел головой во все стороны, еще не разобравшись в том, что здесь происходит. Дуйсенбай подошел к плотному кольцу джигитов, расположившихся вокруг костра. Навстречу ему поднялся высокий мужчина с длинными вислыми усами. Турумбет как-то встречался с ним у Дуйсенбая, но имени припомнить не мог.

— Опаздываете, — сурово посмотрел усатый сначала на Дуйсенбая, потом на Турумбета, выглядывавшего у того из-за спины.

— Старались по силе возможности, — кротко объяснил Дуйсенбай.

Усатый и Дуйсенбай втиснулись в плотное кольцо тел. Турумбету указали рукой в сторону, где небольшими группками расположились джигиты в одежде победней и с манерами попроще. Джигиты усадили его на попону, забросали вопросами: и откуда он такой, из какого рода, и много ли у него детей, и хорошо ли припрятал жену. Под общий смех кто-то спрашивал, на кого он бросил свое стадо и куда в последний раз отправил караван со шкурками каракуля. Еще не освоившийся с новой обстановкой, Турумбет отмалчивался, да от него, собственно, и не требовали ответов. Просто всем было весело и привольно, хотелось посмеяться, услышать соленую шутку. Правда, будь Турумбет повнимательней, он, вероятно, заметил бы, что смех у джигитов какой-то неестественный, нервный, что у изможденного соседа его смеется почему-то только рот, а глаза остаются серьезными, сосредоточенными и будто даже немного испуганными. Но Турумбет ничего не заметил. «Выходит, не так это страшно, как мне казалось, — пронеслось у него в голове. — Спасибо Дуйсенбаю, не обошел меня своей милостью. А то остался бы в стороне, как сноп при дороге... Ну, теперь при дележке я вырву свое, не упущу! Будет тебе, брат Турумбет, и почет, и богатство! А там, глядишь, и вторую жену можно в дом привести. Вот только что делать с этой, с Джумагуль?..»