Последний бой - он трудный самый

Ко мне подбежал офицер разведки Темника капитан Манукян. Слезы лились из его глаз. Он неумело по-мужски растирал их по смуглому лицу.

— Товарищ гвардии подполковник, спасибо, что помогли!

— Где Темник? Вы были с ним?

— Был, да! Все были! Такой был приказ! Комбриг знаете какой? Повел всех на штурм. Сам! Он умирает тэпэр!.. Морозов убит. Кто будет командовать?

— Разберетесь. Где Темник?

— Здесь, близко. Пойдемте.

*  *  *

Командир Первой гвардейской танковой бригады гвардии полковник Темник лежал за стеной кирхи на земле. Под его окровавленную голову была подложена свернутая кожаная тужурка.

Гимнастерка на нем была разорвана до пояса, и из ран по белой груди брызгала алая кровь. Она стекала на ордена, на погоны, на мостовую.

Темник был еще в сознании, хотя осколки камней в нескольких местах пробили его грудь и живот. Возле него хлопотал бригадный врач Постников; тампонами, свернутыми из индивидуальных пакетов, Постников  тщетно пытался остановить пульсирующие фонтанчики крови, трещала разрываемая ткань пакетов, раненый жутко скрипел зубами.

Боже мой, десять — пятнадцать минут тому назад это был полный яростной силы воин!

Теперь это Темник и уже не Темник... Лицо изжелта-серое, скулы обострились, глаза глубоко запали.

Раны Темника были страшные, Постникову никак не удавалось остановить кровь.

— Да принесите же шинель! Его надо укрыть! — крикнул врач. Майор медицинской службы был без халата, рукава серой гимнастерка закатаны. Я почувствовал острый запах крови.

По-видимому, Темник, находясь в шоковом состоянии, еще не ощущал сильной боли. Так бывает сразу после ранения, какое-то отупение и звон в ушах, знаю по себе. Пройдет немного времени, и боль его станет невыносимой, разрывающей. Если к этому времени он еще будет жив...

— Э-эй! Комбриг-один! — закричал я, превозмогая себя; слезы душили. — Такой договоренности не было! Ты же назначил мне встречу у главного входа в рейхстаг! Помнишь, перед атакой Зееловских высот?

Такая договоренность у нас действительно была. У всех командиров полков и бригад. Но уже не стало многих. Погибли комбриг-19 Гаврилов и комбриг-21 Лактионов. Теперь вот — Темник.

— Ну что ты молчишь! Я бутылочку французского коньяка припас, «Наполеон»!

Но у Темника уже не было сил ни ответить мне, ни даже улыбнуться... Взгляд его светло-ореховых глаз был печальный и долгий, и в глубине их я увидел подступающую смерть... 

Жизнь оставляла этого могучего человека, малейшее движение могло порвать последний сцеп, который еще держал ее в этом пробитом теле.

Глаза умирающего смотрели прямо мне в лицо, какие могли быть сейчас слова?

Брови Темника дрогнули, поднялись, в груди его что-то гулко клокотало, на губах выступали и лопались алые пузыри. Пышные каштановые «темниковские» усы — таких не было больше ни у кого в Первой танковой — побурели и слиплись от крови. Крупная дрожь вдруг начала колотить опавшее тело.

— Принесите наконец шинель! Или бушлат! Что есть! — снова кричал Постников. — Он же замерзает!

Механик-водитель старшина Кравченко принес из танка куртку, укрыл раненого, а дрожь его била еще сильнее.

— Может быть, спирту ему? — спросил я.

— Что вы! Какой там спирт...

Подъехал бронетранспортер с начальником штаба бригады полковником Катиркиным. И у него глаза были мокры от слез. Двое солдат-санитаров притащили побуревшие от крови носилки.

Майор Постников глянул на меня, и я понял: Темника надо оставить в покое, помочь ему нельзя... Я взял его руку, кисть была тяжелая, холодная, липкая от крови. Лицо Темника стало спокойным, веки медленно опустились, будто он закончил свою земную работу. Он не стонал.

Таким я и запомнил его, когда его, еще живого, уносили санитары.

А у выщербленной стены ровной шеренгой в горизонтальном смертном строю лежали убитые. Их уложили по рангам: на правом флаге вытянулось худенькое тело подполковника Морозова. Глаза его были открыты, белое лицо повернуто налево, словно замкомбриг равнялся на товарищей. С разных мест в эту скорбную шеренгу несли все новых и новых.

И так после каждого боя... Любая победа доставалась трудно и нам, пока еще живым. А погибшие товарищи навсегда уходили. И каждая смерть оставляла в моей душе будто черный, кровоточащий шрам, Казалось, обугливается все сердце.

*  *  *

27 апреля 1945 года. Под прикрытием артиллерии и минометов пехоты мне удалось развернуть боевой порядок полка почти на девяносто градусов. В сизом дыму, за разбитым парапетом Ландвер-канала высились  темно-серые здания правительственных кварталов Германии. В небо торчали зубья готических башен. Из центра города сквозь сухой жар огня как будто свистел ледяной сквозняк.

Сколько рек и болот довелось нам форсировать за годы войны! Даже морские проливы. Военные приказы именовали их «водные преграды»... И вот перед нами последняя из «водных преград» Великой Отечественной — Ландвер-канал!

Полку предстоит форсировать его с боем уже второй раз: первый раз это было в восточном районе Берлина, Нейкельне.