Последний день лета

— Там нормально всё, они с Фармацевтом добазарились. На Шамане косяка нет. Дай зайду, пока ты собираешься.

Слон тронул локтем спрятанную под курткой в плечевой кобуре тэтэшку и толкнул дверь.

50

— Это что за хуйня еще? — донесся недовольный майорский голос из-за спины Степаныча.

Он дал руке соскользнуть с гаражной двери и оглянулся.

Между гаражами действительно происходило странное — на секунду физрук подумал, что его наконец догнала белочка, помноженная на нервы последних дней, но тут же с горечью сообразил, что неприятный милиционер (так, кстати, и не представившийся) видит ровно то же, что и он.

Прямо по лужам хромал, поднимая грязные волны, тот сопливый полудурок из 8-го «А» — Чепурнов или как его там. Степаныча он всегда раздражал: на уроках от Чупрова (точно, Чупрова!) не было никакого толка; он задирал пацанов, сально смотрел на девчонок и за спиной Степаныча характерно щелкал себя по горлу, думая, что учителю никто об этом не расскажет. И еще он постоянно втягивал сопли, вызывая у брезгливого Степаныча рвотные позывы.

Сейчас то, что недавно было Чупровым, носом не шмыгало.

Восьмиклассник был одет в грязные брюки и насквозь промокшую рубашку с короткими рукавами, но на холод и дождь не обращал внимания — на его лице сияла широченная улыбка.

Еще он, кажется, не моргал.

— Чупров! — не без облегчения рыкнул Степаныч. — А ты что здесь забыл?! Из дома убежал, что ли? Это, товарищ майор, ученик мой. Видите, в каком состоянии, продрог весь. Надо домой к мамке отвести, пока… Бандиту вашему не попался!

По дернувшейся щеке Азаркина физрук сразу же понял, что, как выражаются актеры Ростовского ТЮЗа, «дал наигрыш».

— Срать мне на твоего ученика. Гараж открывай. А ты, пионер, пиздуй отсюда.

Странный школьник вдруг скривился и пошатнулся, зато на губах Азаркина мелькнула — и снова погасла — широкая улыбка. То, что еще недавно спало под курганами, становилось всё искуснее.

— Майор знает много вкусных, нежных секретов, — вдруг сказал снова разулыбавшийся Питон.

Степаныч выпучил глаза: он давно был уверен, что по Чупрову плачет тюрьма, — но сейчас со всей очевидностью понял, что плачет по нему дурка.

Азаркин бросил зонт и схватился за лицо, сбив резким движением фуражку — она улетела в межгаражную грязную муть.

Майор постоял несколько секунд, издавая едва слышный за шумом дождя вой, потом опустил руки, бешено посмотрел на Чупрова и дернул из кобуры пистолет Макарова.

Ствол уставился в лицо безмятежно улыбающемуся школьнику.

51

— А сам он чего домой не едет? — спросил Шаман, наваливаясь со своей стороны на дверь. Несмотря на кошмар последних недель, просранные тренировки, слабость от первого в жизни похмелья и поздний час, сил в нем было достаточно для того, чтобы с первого захода Слон в квартиру попасть не смог.

— Да там, понял, Хасим его помял немного, когда рамс был. Отлеживается. Но скоро как новый будет!

Он продолжал щемиться в дверной проем, не обращая внимания на очевидное противодействие младшего Шаманова.

— А не позвонил чего?

— У тебя телефон не работает, ебанько. Обзвонились уже все.

Шаман покраснел и отпустил дверь. Про телефон, провода которого в приступе паранойи тоже были перерезаны несколько дней назад, он совсем забыл. Надо же быть таким дебилом!..

Слон вдвинулся в квартиру и, не глядя на готовую к броску Берту, шлепнул по выключателю.

Загорелся свет.

— О, епта, а ты говорил, пробки!.. Санек, да ты совсем одичал тут. Срач развел, пиздец! Воняет, как наблевано.

Шаман хотел напомнить, что про пробки говорил совсем не он, а также огрызнуться по поводу срача, но передумал.

— Берта, фу!.. Фу! Свои!

Умная (и еще в щенячестве натасканная специальными людьми Хасима Узбека) овчарка фыркнула и перестала щериться, но далеко от Саши не отходила.

Слон сказал еще что-то удивленно-бодрое, закрыл за собой дверь, щелкнул замком — и вдруг резко изменился. Плечи опали, лицо скривилось, даже лысина, кажется, блестела не так бодро, как секунду назад. Бандит схватил опешившего Шамана за плечо, наклонился к его уху и быстро зашептал:

— Малой, слушай щас, не рамси. Где Леха, я не по курсам. Попал он, по ходу, как тот хуй в рукомойник: Фармацевт вместе с мусорами его ищет. Сказали тебя привезти, в подвал упаковать и ногти рвать, пока он не нарисуется.

— Так он живой?! — это всё, что нужно было знать младшему Шаманову.

— Тише, бля! — затрясся сдувшийся Слон и шепотом продолжил: — Я хуй знает, какой он — живой, нет. Но Фармацевт с нихуя на говно исходить не будет. Если бы Леху ушатали, он по курсам был бы. Ты, короче, вали из города. Не знаю, что еще. Я грех на душу не возьму. Я тебя пиздюком вот таким помню, а с Лехой мы со школы в близких… Были. Нахуй, короче, постановы эти.

По всем житейским понятиям, Шаману бы следовало испугаться, замямлить и, может быть, даже опуститься на подкосившихся ногах на пол. Вместо этого он оскалился, превратившись на мгновение в старшего брата.

— Ты за меня, Слоник, не бзди, — сказал он совсем не конспиративным громким голосом. — Сам-то как теперь? Без меня возвращаться придется. Сожрут же.