Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза

Все важнейшие распоряжения правительства по экономическим и социальным вопросам должны были предварительно быть одобренными в Политбюро и стать приложениями к его решениям. Политбюро и Секретариат ЦК решали все – от определения цены на водку до выставления курса рубля на валютных рынках. Решениями Политбюро оформлялись расстрельные списки «вредителей и иностранных шпионов», которые спускались для выполнения органам ЧК и НКВД, санкционировались операции по массовой депортации целых народов, тайно уничтожались тысячи польских военнопленных и отправлялись войска в Чехословакию и Афганистан для выполнения «интернационального долга».

Поднять руку на партию, представлявшую собой единственную структуру государственной власти, которую знала эта страна со времени создания Советского государства, значило либо быть наивным идеалистом, либо безрассудно отважным бунтарем, не просчитывающим последствия своих поступков. Горбачев не был ни тем ни другим.

Никто не мог предсказать, ни сколько времени продлится эта уникальная ситуация, ни до каких пор выдрессированный в эпоху сталинских репрессий партийный аппарат будет послушно следовать за своим лидером, все яснее отдавая себе отчет в том, что тот ведет его на заклание.

Наблюдавший с явным сочувствием и недоверчивым восхищением за усилиями советского лидера Франсуа Миттеран как-то сказал своему другу министру иностранных дел Ролану Дюма: «Горбачев выступает в роли человека, который решил освежить краску на фасаде дома. Однако, начав чистить стены, он обнаружил, что они едва держатся и нуждаются в укреплении. За стенами пришла очередь перекрытий, а потом и фундамента. Я задаю себе вопрос, где он остановится. И понимает ли все возможные последствия в случае, если он, как утверждает, пойдет до конца?»

В марте 1990 года Горбачеву тем не менее удалось провести немыслимую операцию – заставить Пленум ЦК КПСС проголосовать за резолюцию, предлагающую Съезду народных депутатов отменить знаменитую статью 6 Конституции СССР, где, как в мраморе, была выбита формула, закрепляющая КПСС в роли «сердцевины» советской политической системы.

Торжественное принятие этой поправки новым советским парламентом, сформированным в результате первых в истории России свободных выборов, может по праву считаться датой «первой смерти» Советского Союза в том виде, в котором это государство было задумано и построено большевиками.

Устраняя таким образом одну из основных опор, на которых покоилось «здание», Горбачев, казалось, вел себя по меньшей мере неосмотрительно, ведь он тем самым обрывал династическую линию правления генеральных секретарей ЦК и лишал себя мандата на бессрочное правление, унаследованное им от своих предшественников.

Был ли настолько наивен Горбачев, что не понимал, чем рискует? Конечно, нет. Просто он видел, что, если вовремя не сменить курс, и Советский Союз, и мир могут ждать две катастрофы: кровавый коллапс СССР и возможный ядерный конфликт. Если и ставить ему что-то в вину, так это избыток оптимизма.

Он явно переоценил степень демократической зрелости советского общества и особенно готовность партийной номенклатуры послушно подняться вслед за ним на эшафот демократической реформы. В отличие от романтично настроенного генерального секретаря и нескольких его сподвижников, остальное окружение лидера вовсе не горело желанием придать человеческое лицо «реальному социализму», то есть повторить двадцать лет спустя плачевный, с ее точки зрения, опыт «Пражской весны».

Не случайно, вновь встретившись в 1993 году, два университетских друга Горбачев и Млынарж, оба познавшие к этому времени и горечь разочарований, и одиночество фактической ссылки (Млынарж в Австрию, а Горбачев на подмосковную дачу), задавали друг другу одни и те же вопросы. С чего начинать реформу, у которой так мало шансов на успех? Стоило ли браться за попытку реформирования (то есть спасения) того, что так или иначе было обречено на крах?

И хотя их объединяет схожая судьба: дорогу их замыслам преградили танки, в 1968 году вошедшие в Прагу, а в 1991-м блокировавшие крымскую дачу Горбачева, – на эти вопросы друзья отвечали по-разному. «Исторический оптимист» Горбачев готов был увидеть подтверждение своей правоты даже в путче: «Мои противники поняли, что политическими методами они не могут справиться с Горбачевым, им осталась только сила».

«Исторический реалист» Млынарж, напоминая о том, что оба в конечном счете не смогли довести задуманное до конца, призывал критически проанализировать все сделанное, чтобы определить, где и в чем были допущены ошибки.