Последний день жизни. Повесть о Эжене Варлене

Она вспомнила Андре Лео и Луизу Мишель, которые изредка навещали ее мастерскую, их восторженные рассказы о русских декабристах и польских революционерах, жертвовавших всем, даже самой жизнью, ради освобождения страны от рабства, вспоминала описание мужественной смерти Джона Брауна и его двух сыновей, боровшихся в Америке против рабства. Вспомнила об Огюсте Бланки и Гарибальди, о которых недавно прочитала в записках Луи. Андре Лео и Лунза Мишель отзывались об этих людях также с высочайшим уважением. Возражать своим собеседницам Клэр тогда не решалась, по, по правде говоря, она решительно не понимала подобных людей. Да и сейчас вряд ли понимала до конца! Принести себя в жертву, отказаться от простых радостей жизни? И лишь ради того, чтобы кто-то чужой и далекий тебе стал свободен и счастлив? Поразительно, непостижимо! Вот и Эжен из той же породы!..

Толпа пленных и их конвоиры скрылись наконец за поворотом улицы. Ландо, кареты с фамильными гербами на лакированных и раззолоченных дверцах, генеральские экипажи торопливо проезжали мимо дома Деньер, качаясь на выбоинах развороченной мостовой. Ликующий баритон кричал кому-то из ярко-желтого ландо:

— Э, Антуан! Ты все еще жив, старый греховодник? Вечерком у Маньи или Бребана?!

— Лучше у Бребана! Там соберутся, вероятно, все наши!

— И снова — пробки в потолок?!

Вздохнув, Клэр вернулась в спальню, к столу, где белела раскрытая тетрадь — исповедь чужой, такой далекой от гге жизни…

Да, оказывается, и этот юнец, деревенский парнишка из Вуазена не так-то прост!.. Шум на улице мешал Клэр читать мелко исписанные страницы, она просто перелистывала их, наугад выхватывая две-три строки. И даже эти проблески чужих мыслей, записанных, вероятно, потому, что отражали мысли самого Луи, останавливали ее внимание.

«Мир — это бочка, усаженная изнутри перочинными ножами».

«Видали вы когда-нибудь, как лев зевает в зоологическом саду? Это грустное зрелище!»

Да, юноше нельзя отказать ни в наблюдательности, ни в остроте ума. Прочитанные фразы закавычены, значит, впервые сказаны или написаны другими, видимо, кем-то из великих, но ведь заинтересовали же они Луи! А что ж, пожалуй, упоминание о жизни в бочке, утыканной изнутри ножами, и о тоскующем в клетке льве как-то подходит к людям типа Эжена. Они и стремятся выкарабкаться из ежесекундно ранящей бочки, пытаются разрушить ненавистную жизнь, кидаясь на ее острия со всей силой отчаяния и безрассудства!

Она снова глянула на раскрытые наугад странички и прочитала:

«Турецкая поговорка: когда дом построен, в него входит смерть!»

С горечью и непонятной злобой и силой Клэр захлопнула дневник Луи, — каким-то образом он задевал, даже, вернее, оскорблял ее, может быть, ее женскую слабость, неспособность к борьбе со злом, которого она не могла не замечать кругом, ее подвластность течению жизни, которому она легко покорялась, покоряется и будет покоряться почти бездумно, не желая ничем рисковать, защищая только себя, свой дом, свою фирму, свой счет в банке, свое благополучие… А вот эти…

От грустных раздумий Клэр отвлек удар молотка в парадную дверь, она вскочила, прислушиваясь, нет, это не Луи, — два сильных, властных удара. С тревогой покосившись на книжный шкаф, в глубине которого спрятаны документы Эжена, Клэр бесшумно вышла на лестничную площадку — оттуда видна и вся передняя. Игривый голосок Софи спросил: «Кто там?» Ответа Клэр не расслышала, но по тему, как горничная с торопливой готовностью отпирала замки и засовы военного времени, догадалась: кто-то из друзей.

— Да, да, мосье Эдмон! — кокетливо щебетала внизу Софи. — Дома, дома. Пожалуйте вашу шляпу и трость! Вы не были у нас целую вечность!

Ага, это, видимо, Эдмон Гонкур, старший из братьев, которые обычно переплетали книги у мадам Деньер. Ступая на цыпочках, чтобы не выдать себя стуком каблучков, Клэр вернулась в глубину своих апартаментов, к зеркалу: припудрить шею и носик, тронуть помадой губы. Что ж скрывать: Клэр всегда была неравнодушна к обитателям Парнаса, снисходившим к посещению ее мастерской, а к Шарлю Гонкуру — особенно. К несчастью, молодой писатель, брат Эдмона, ушел из жизни обидно рано. В прошлом году Клэр сочла долгом проводить Шарля в последний путь, к семейному склепу Гонкуров на кладбище Монмартра. Там она и виделась в последний раз с Эдмоном, — тот был настолько потрясен смертью любимого брата, что с тех пор стал сторониться людей.

Заслышав голоса на лестнице, Клэр присела в уголок дивана с наугад развернутой книгой в руке.

Шаги, кокетлнво-ласковый смех Софи.

Все в Клэр задрожало от негодования: слишком многое позволяет себе эта смазливая ветреница!

— Мадам! К вам мосье Эдмон Гонкур! Можете ли вы принять?

— О да, да, конечно! Проси! — И, не выпуская книги из томно откинутой руки, Клэр выпрямилась на диване. — Эдмон! Дорогой, как я рада вас видеть! Вы из Версаля?