Последний дом на Никчемной улице

Какая же она сообразительная. Обычно она ложится животиком на сиденье, кладет руки на педали и разъезжает так по дому. И ничто не может ей помешать.

– Руками легче, – говорит она.

Я целую ее и отвечаю:

– Знаю. А в последнее время у тебя вообще получается так быстро.

Мы моем в кухонной раковине руки, вычищая щеточкой из-под ногтей грязь.

За едой Лорен молчит. Вчерашний день выдался хуже некуда, и приступ гнева отнял у нее все силы. Завтра она опять уйдет, и от этой мысли мы оба мрачнеем.

– Сегодня можем делать все, что хочешь, – бездумно говорю я.

Она тут же встает в стойку.

– Хочу в поход.

На меня неистовым ударом обрушивается беспомощность. Отправиться в поход мы не можем, и Лорен это прекрасно известно. Зачем ей меня постоянно шпынять? Вечно дергать и задирать, будто она щенок, прыгающий перед тяжелыми копытами быка. Неудивительно, что меня это бесит.

В то же время на меня наваливается тоска. Так нечестно. Сколько ребятишек отправляются в лес, разводят костры, ставят палатки, и все такое прочее. Более того, для них в этом даже нет ничего особенного. Может, меня опечалила та история с Убийцей, может, дом высосал все силы, но я вдруг говорю:

– Заметано, идем в поход. Как начнет темнеть, так и выступим.

– Правда? В самом деле, пап?

– Ну конечно, – говорю я, – ты же слышала: будем делать все, что хочешь.

Она лучится радостью.

Я сую в рюкзак все необходимое. Фонарик, одеяло, кусок брезента, батончики с повышенным содержанием протеина, кипяченую воду, туалетную бумагу. За спиной слышится сухой шелест шуршащих юбок. Только не это. Я с силой зажмуриваю глаза.

Ее рука на моем затылке – как холодная глина. Никто не должен узнать, кто ты на самом деле, – говорит Мамочка.

«Никто ничего не узнает, – слышится мой голос, – я просто хочу сделать Лорен приятное. Один-единственный раз, клянусь. Я позабочусь, чтобы больше ей в жизни ничего такого не хотелось.

Их надо перенести на другое место.

Солнце медленно закатывается за кромку деревьев. Через отверстие в окне с западной стороны дома я смотрю на лики леса. А когда на улице сгущается мрак, закидываю на плечо рюкзак и выключаю в доме свет.

– Может, перед уходом выпьешь воды? Или сходишь в туалет? Потом уже не получится.

Лорен качает головой. Я чуть ли не физически ощущаю, как от нее серией крохотных вулканических извержений исходит возбуждение.

– Мне придется тебя нести, ты уж не брыкайся.

От розового велосипеда на лесной подстилке проку не будет.

– Как скажешь, – говорит она.

Мы выходим через черный ход, который я тотчас за собой запираю. А пока стоим в тени дома, внимательно оглядываюсь по сторонам. На дороге никого нет. Вокруг желтых уличных фонарей водит хороводы мошкара. На нас глазницами старых газет пялится соседний дом. Дальше квартал представляет собой совсем другую историю. Из окон с поднятыми рамами выплескиваются шум и теплый свет. Ухо улавливает далекий отзвук пианино, ноздри – слабый аромат поджариваемых свиных отбивных.

– Можно пойти туда и постучать в какую-нибудь дверь, – говорит Лорен, – потом поздороваться. Может, нас попросят остаться на ужин.

– По-моему, ты хотела в поход, разве нет? – говорю я. – Пойдем, котенок.

Мы сворачиваем в ту сторону, где на пурпурном фоне неба темным силуэтом маячат деревья. Ныряем в проход и оказываемся среди них. Фонарь озаряет тропинку широким, бескровным лучом света.

Вскоре все атрибуты города остаются позади. Нас со всех сторон окружает лес, который в этот момент только-только пробуждается. Темный воздух наполнен криками, хлопаньем, пением. Лягушки, цикады, летучие мыши.

Лорен вздрагивает, и я физически ощущаю ее удивление. Мне нравится прижимать ее к себе. Даже не помню, когда она в последний раз позволяла мне вот так без боя взять ее на руки. Ей ненавистно чувствовать себя беспомощной.

– Что ты сделаешь, если к нам кто-нибудь подойдет? – опять спрашиваю ее я.

– Затихну и позволю тебе спокойно поговорить, – отвечает она. – А что это за вонь?

– Скунс, – говорю я.

Какое-то время зверек бежит по тропинке неподалеку от нас, пожалуй, из любопытства. Затем неспешно растворяется в лесной мгле, и запах меркнет.

Нам не надо далеко отходить, всего-то с милю. В паре сотен футов от тропинки есть полянка. Она скрывается за валунами и густым кустарником, поэтому найти ее может только тот, кто знает. Мне дорога туда хорошо знакома. Ведь именно там живут боги.

Воздух насыщен ароматом кедра и тимьяна, крепким, как вино. Но поляну окружают не сосны или пихты, а совсем другие деревья – стройные, белые призраки.

– Пап, – шепчет мне Лорен, – а почему эти деревья белые?

– Потому что это белые березы, их еще называют бумажными, – говорю я, – смотри.

Я отрываю от ближайшего ствола полоску коры, показываю ей, и она гладит шершавую поверхность. Подлинного названия – костяные деревья – не говорю.