Последний единорог

Леди Амальтея лежала там же, где упала, но теперь пыталась подняться, и Принц Лир по–прежнему охранял ее, воздев свои пустые руки против огромной фигуры, что громоздилась над ним. Кончик языка высовывался из уголка его рта, и Принц был так серьезен, что походил на ребенка, занятого разбиранием игрушки на части. Много долгих лет спустя, когда имя Шмендрика стало еще более великим, чем имя Никоса, и намного более ужасным, чем те имена, при одном звуке которых сдавались злобные африты, он никогда не мог сотворить ни малейшего чуда, не видя перед собою Принца Лира с прищуренными от яркости глазами и старательно высунутым кончиком языка.

Красный Бык опять топнул ногой — и Лир упал лицом вниз и поднялся снова, обливаясь кровью. В глубинах Быка зародилось ворчание, и слепая распухшая голова начала клониться вниз, как, чаша весов Страшного Суда. Доблестное сердце Лира повисло меж бледных рогов, уже почти стекая с них каплями, и сам он был уже почти раздавлен и разбросан: его рот слегка кривился, но он не двигался. Звук внутри Быка стал громче — а рога между тем опускались все ниже.

Тогда Шмендрик ступил на открытое место и произнес несколько слов. Это были короткие слова, неразборчивые ни по мелодии, ни по жесткости, и сам Шмендрик не мог их расслышать за ужасным воем Красного Быка. Но он знал, что они значили, и он точно знал, как их надо произносить, и он знал, что сможет произнести их снова, когда захочет — так же, как сейчас, или же по–другому. Сейчас он говорил их нежно и с радостью, и, произнося их, чувствовал, как бессмертие опадает с него словно латы — или словно саван.

При первых звуках заклинания Леди Амальтея вскрикнула тонко и горько. Она снова потянулась к Принцу Лиру, но тот стоял к ней спиной, защищая ее, и не мог ничего услышать. Молли Грю, полная сердечной боли, поймала Шмендрика за руку, но волшебник продолжал говорить. И даже когда там, где была Леди Амальтея, расцвело чудо — белое, как море, белое, словно море, безгранично прекрасное — так же, как был могущественен Бык, — Леди Амальтея все–таки льнула к самой себе еще какой–то миг. Ее там уже не было, но ее лицо все парило дыханием в холодном тошнотворном свете.

Принцу Лиру лучше было бы вовсе не оборачиваться, пока она не исчезла совсем, но он обернулся. Он увидел единорога, и девушка сияла в единороге, как в стекле, но он воззвал к другой — к отброшенной, к Леди Амальтее. Звук его голоса был ее концом: она сгинула, стоило ему выкрикнуть ее имя, будто прокукарекав наступление дня.

Все произошло и быстро, и медленно, как все и случается в снах, где «быстро» и «медленно» — на самом деле одно и то же. Единорог стояла очень спокойно, глядя на всех потерянными, нездешними глазами. Она казалась еще прекрасней, чем помнил Шмендрик, ибо никому не удается держать единорога в памяти слишком долго; и все же она стала не такой, как раньше — как и он сам, впрочем. Молли Грю бросилась было к ней, но единорог ничем не показала, что узнала ее. Дивный рог оставался тусклым, словно дождь.

С ревом, заставившим стены берлоги надуться колоколами и лопнуть цирковым шатром, Красный Бык во второй раз ринулся вперед. Единорог бежала через всю пещеру — и дальше, прочь, во тьму. Принц Лир, поворачиваясь, немного отступил в сторону и прежде, чем смог снова отскочить, был повержен наземь прыжком Быка. Его оглушило, и он упал с открытым ртом.

Молли хотела подбежать к нему, но Шмендрик схватил ее и потащил с собой вслед за Быком и единорогом. Ни одного из зверей видно уже не было, но тоннель еще грохотал от их отчаянного бега. Ошеломленная и растерянная, Молли спотыкалась рядом с яростным незнакомцем, который не давал ей упасть, но и шага своего не сбавлял. Она чувствовала, как и над ее головой, и вокруг них замок стонет и потрескивает в скале ослабленным зубом. У нее в памяти снова и снова брякал ведьмин стишок:

Но лишь кто–то из Хагсгейта

Замок этот ниспровергнет.

Их шаги вдруг задержал песок, а вокруг уже витал запах моря — тоже холодный, как и тот, другой, но такой хороший, такой дружелюбный, что они оба остановились и громко рассмеялись. Над ними, на вершине утеса замок Короля Хаггарда выплескивался к серо–зеленому утреннему небу, заляпанному жидкими молочными облачками. Молли была уверена, что сам Король, должно быть, наблюдает за ними с одной из трепетных башен, но увидеть его не могла. Несколько звезд все еще дрожали в тяжелом синем небе над водой. Прибоя не было, и лысый пляж серо и влажно поблескивал обнажившимися ракушками и медузами, а за дальним краем береговой полосы море выгибалось дугой тугого лука, и Молли поняла, что отлив кончился.