Последний из могикан

Ничего не подозревавший дикарь нисколько не испугался и, вытянув шею, казалось, смотрел на озеро с тупым любопытством. В это мгновение над ним поднялась рука Соколиного Глаза; но вдруг она опустилась без всякой видимой причины, и владелец ее разразился новым приступом веселья. Когда закончился этот взрыв неудержимого смеха, Соколиный Глаз, вместо того чтобы схватить за горло свою жертву, слегка ударил его по плечу и громко крикнул:

– Ну что, мой друг? Уж не собираетесь ли вы учить псалмопению бобров?

– Вот именно, – последовал быстрый ответ.

Глава XXII

Основа. Вся ли наша компания в сборе?

Пигва. Все налицо. А вот и замечательно подходящее местечко для нашей репетиции.

Шекспир. «Сон в летнюю ночь»

Читатель может скорее представить себе изумление Хей-ворда, чем мы описать его. Его крадущиеся индейцы внезапно превратились в четвероногих животных, озеро – в пруд бобров, водопад – в плотину, устроенную этими трудолюбивыми и умными животными, а неведомый враг – в испытанного друга, Давида Гамута, учителя псалмопения. Присутствие его возбудило столько неожиданных надежд насчет участи обеих сестер, что молодой человек выскочил из засады и побежал к двум главным действующим лицам этой сцены.

Взрыв веселья Соколиного Глаза улегся не скоро. Грубо, без всякой церемонии, он вертел Гамута во все стороны и несколько раз повторял, что гуроны отличились при выборе для него костюма. Потом он схватил руку кроткого Давида, пожал ее так сильно, что у того показались слезы на глазах, и пожелал ему успеха в его новом деле.

– Вы только что собирались поупражнять вашу глотку среди бобров, не правда ли? – спросил он. – Хитрые дьяволы уже несколько знакомы с этим делом, потому что отбивают такт хвостами, как вы сами слышали сейчас. И сделали они это весьма вовремя, иначе мой «оленебой» первый заговорил бы с ними. Я знал людей, умевших читать и писать, которые были гораздо глупее старого опытного бобра; что же касается голоса, то они родились немыми! А как вам нравится вот такая песня?

Давид заткнул уши, и даже Хейворд, который был предупрежден заранее, взглянул вверх в поисках птицы, когда в воздухе раздалось карканье ворона.

– Видите, – сказал со смехом разведчик, указывая на остальных путников, которые появились вдали, как только раздался сигнал, – вот эта музыка имеет свои несомненные достоинства: она дает мне два хороших ружья, не говоря уже о ножах и томагавках. Но мы видим, что вы в безопасности; расскажите же, что сталось с девушками?

– Они в плену у язычника, – ответил Давид, – и, хотя сердце их неспокойно, они в безопасности и устроены с удобством.

– Обе? – задыхаясь, спросил Хейворд.

– Вот именно! Хотя путь наш был тяжел и съестные припасы скудны, нам не на что было жаловаться, кроме насилия над нашими чувствами, когда нас вели пленниками в далекую страну.

– Да благословит вас бог за эти слова! – воскликнул, дрожа, Мунро. – Я получу назад моих девочек здравыми и невредимыми!

– Не знаю, скоро ли им удастся освободиться, – возразил Давид. – Глава этих дикарей одержим злым духом, которого не может усмирить никто, кроме всемогущего. Я пробовал подействовать на него и на спящего и на бодрствующего, но, по-видимому, на него не влияют ни звуки, ни слова…

– Где этот негодяй? – резко перебил разведчик.

– Сегодня он охотится на лосей со своими людьми, а завтра, как я слышал, они пойдут дальше в эти леса и ближе к границам Канады. Старшая девушка отправлена к соседнему племени, чьи хижины лежат за черной вершиной той горы; младшая же оставлена с женщинами гуронов, жилища которых находятся только в двух милях отсюда, на плоскогорье, там, где огонь выполнил миссию топора, очистив место для их поселения.

– Алиса, моя бедная Алиса! – пробормотал Хейворд. – Она потеряла последнее утешение – поддержку сестры!

– Вот именно! Но если хвала и божественные псалмы могут утешить огорченную душу, то она не страдала.

– Разве музыка доставляет ей удовольствие?

– Самое серьезное, самое возвышенное удовольствие! Хотя я должен признаться, что, несмотря на все мои старания, девушка плачет чаще, чем смеется. В такие минуты я избегаю священных песен. Но бывают сладкие, спокойные часы доброго настроения, когда слух дикарей поражают звуки наших голосов.

– А почему вам позволяют расхаживать всюду беспрепятственно?

Давид, приняв вид кроткого смирения, ответил:

– Такому червю, как я, нечем хвастаться. Но хотя псалмопения потеряли свою силу в страшном, кровавом поле, через которое нам пришлось пройти, они снова возымели действие на души язычников, и мне позволяют приходить и уходить когда угодно.

Разведчик рассмеялся и дал, может быть, более удовлетворительное объяснение странному снисхождению дикарей: